— Да.

— Я еще раз тебе говорю: Будь начеку. Все время. Нерасслабляясь ни на секунду. Если вернется та, другая, сразу бей ее по башке.

— А если я ее кокну?

— Это будет конец. Но если она кокнет тебя, это тоже —конец. А если она вернется, она попытается это сделать. Она попытается!

Эдди очень не хотелось его покидать. И не только из-за этихвоплей какого-то неизвестного зверя, которые не давали ему заснуть прошлойночью (хотя и об этом тоже он не забывал), а просто из-за того, что в этом миреРоланд остался его единственною зацепкой, единственным прочным звеном. Они сОдеттой сюда не вписывались.

И все-таки он понимал, что стрелок был прав.

— Не хотите ли отдохнуть? — спросил он у Одетты. — У насосталось немного еды. Чуть-чуть.

— Пока еще нет, — решительно проговорила она, хотя голос еезвучал устало. — Попозже.

— Хорошо, но тогда прекратите качать. Поберегите силы. Вы жесовсем ослабли. Ваш… ваш желудок… ну вы сами знаете.

— Хорошо.

Она обернулась — на лице у нее поблескивали капельки пота, —и улыбнулась ему. От этой улыбки у Эдди едва ноги не подкосились, и в то жевремя он воспрял духом. Он мог бы жизнь отдать за такую улыбку… и он был готовумереть за нее, если так будет нужно.

Он очень надеялся, что Всевышний все-таки не допустит, чтобыподобное произошло, но, по всему судя, дело шло именно к этому: временанаступали критические.

Она сложила руки на коленях, и он продолжил толкать коляску.Следы от колес становились все незаметнее; грунт постепенно твердел, однако егоусыпали каменные обломки, грозившие вызвать аварию. Впрочем, Эдди старался ненабирать слишком большую скорость. При серьезной аварии Одетта могла получитьтравму, а коляска — сломаться, что не сулило им всем ничего хорошего, и вособенности стрелку, который умер бы, один, почти наверняка. А если Роланда нестанет, они с Одеттой застрянут в этом мире уже навсегда.

Теперь, когда Роланд совсем разболелся и едва мог идти, Эддивынужден был считаться с одним очень простым обстоятельством: из них троих двоебыли калеками.

Так есть ли надежда? Есть ли какой-нибудь у них шанс?

Коляска.

Коляска — одна надежда, единственная надежда и ничего кроменадежды.

Да поможет им Бог.

2

Роланд пришел в сознание вскоре после того, как Эдди волокомзатащил его в тень от выступа скалы. Лицо его в тех местах, где оно не серелонездоровою бледностью, полыхало горячечным румянцем. Грудь лихорадочновздымалась и опадала. Вся правая рука покрылась паутиной изломанных красныхполос.

— Покорми ее, — прохрипел он, обращаясь к Эдди.

— Ты…

— Обо мне не переживай. Все со мной будет в порядке. Накормиее. Сейчас, мне кажется, она будет есть. А сила ее тебе еще пригодится.

— Роланд, а что если она притворяется, что она…

Стрелок оборвал его нетерпеливым жестом.

— Ничего она не притворяется. Она одна в этом теле. Я этознаю, и ты это тоже знаешь. У нее на лице написано. Накорми ее, ради отцасвоего, и пока она будет есть, вернись ко мне. Сейчас у нас на счету каждаяминута. Каждая секунда.

Эдди встал, но стрелок удержал его левой рукой. Болен он илинет, сила его оставалась при нем.

— И ничего ей не говори о той, другой. Что бы она тебе ниговорила, как бы она ни старалась тебе объяснить, не возражай ей ни в чем.

— Почему?

— Не знаю. Просто мне кажется, что так будет лучше. А теперьделай то, о чем я тебя прошу, и не теряй больше времени!

Одетта сидела в своей коляске, глядя на море в каком-тотихом задумчивом изумлении. Когда Эдди предложил ей кусочки омара, оставшиесясо вчерашнего ужина, она с сожалением улыбнулась:

— Я бы поела, если б могла. Но вы же знаете, что получится.

Эдди, который понятия не имел, о чем она говорит, толькопожал плечами:

— Мне кажется, если еще раз попробовать, то вреда не будет.Вам нужно есть, Одетта. Нам нужно ехать быстрее, и нам пригодятся все нашисилы.

Она рассмеялась тихонько и дотронулась до его руки. Емувдруг показалось, что от нее к нему перешло нечто вроде электрического разряда.Да, это она — Одетта. Теперь он знал это, как знал Роланд.

— Я вас обожаю, Эдди. Вы так для меня стараетесь. Так сомной терпеливы. И он тоже… — она кивнула туда, где лежал, прислонившись кскале, стрелок, наблюдая за ними. — … но таких, как он, трудно любить.

— Да уж. Мне ли не знать.

— Я попробую еще раз.

— Ради себя же.

Она улыбнулась, и он вдруг понял, что только ради неесуществует мир, потому что она есть, и подумал еще: Господи Боже, у меня такмало всего было в жизни, пожалуйста, не забирай ее от меня опять. Пожалуйста.

Она взяла у него кусочки мяса, сморщила нос как-тополу-уныло и полукомично, потом снова взглянула на Эдди.

— А надо?

— Вы хотя бы попробуйте, — сказал он.

— Я вообще эту гадость не ем, с того самого раза.

— Прошу прощения?

— Я думала, я вам уже рассказала.

— Вполне вероятно, — он хохотнул несколько нервно,припоминая наказ стрелка ничего не говорить ей о той, другой.

— Однажды, когда мне было лет десять-одиннадцать, у нас наужин были как раз омары. Мне ужасно они не понравились, как будто жуешьрезиновые шарики, и потом меня вытошнило. С того раза я этого больше не ем. Но…— она вздохнула. — Как вы говорите, надо попробовать.

Она положила кусочек омара в рот с выражением таким же, скаким ребенок принимает лекарство, заранее зная, что оно отвратительное навкус. Сначала она жевала его очень медленно, но потом — все быстрее. Вотпроглотила. Взяла еще. Прожевала, проглотила. Еще. Теперь она ела едва ли не сжадностью.

— Эй, поумерьте пыл! — сказал Эдди.

— Это, наверное, другой сорт! Ну конечно, другой! — Онапоглядела на Эдди сияющим взглядом. — Мы прошли дальше по берегу, и здесь,должно быть, другой какой-нибудь водится вид! Похоже, даже моя аллергия на нихпрошла. Вкус совсем не противный, как раньше… и, похоже, сейчас меня нестошнит. — Дружелюбный, открытый взгляд. — Я очень старалась?