Спасибо.

Он открывает дверь, но лишь на щелку.

– Что случилось? Проблемы какие-то? С тем чертовым отелем? – Мне казалось, он выше. На висках проглядывает седина.

– Нет. Я не об этом.

– Я на этих придурков в суд подаю, кстати говоря. Вам тоже бы надо.

– Да. Может быть. Мне надо вам кое-что показать. – Фотография у меня в руке, но света на улице не хватает. – Мы можем зайти внутрь?

Джерри хмурится, смотря на картинку, открывает дверь шире и включает свет.

– До утра нельзя было подождать?

– Нет. Простите. – Я захожу в магазин, жду, когда он повернется, и протягиваю фото. – Вы знаете женщину, которая стоит рядом с моей… с Элизабет?

Он берет у меня снимок, подносит его ближе к свету и щурится, шарит рукой по груди, затем по голове, будто ищет очки для чтения, но затем пожимает плечами.

– Мама моя конечно же.

– Хорошо. У вас… у вас есть ее недавние фотографии?

– Недавние?

– Да, за последние лет пять или десять?

– В чем дело?

Я прикусываю губу.

– У Элизабет снова был инсульт. Ей не очень хорошо. Я нашла эту фотографию в ее комнате, и я знаю, что они с вашей мамой дружили… – Я надеялась, что мне в голову придет что-то дельное, пока я мелю языком, но тщетно.

Джерри пожимает плечами и отворачивается.

– Соболезную.

Вот и все?

Но нет, он идет к левой стене магазина, где между гитар висит коллаж из дешевых рамок. Фотографии, вырезки из газет.

Я спешно иду к нему.

Джерри указывает на заметку с заголовком о передаче музыкального магазина следующему поколению.

– Вот этой лет десять, она тогда ушла на пенсию.

Я делаю шаг вперед, склоняюсь над черно-белой фотографией. Джерри и его мама стоят рядом, как на фотографии у меня в руке, где они стоят вместе с Ба десятилетия спустя.

Сердце заводится как мотор.

Я не сошла с ума.

Я видела эту женщину, маму Джерри, Беатрис, с фотографии в газете. Я видела ее совсем недавно.

В Саду, где она играла на пианино и выглядела как самый счастливый человек на свете.

– Ваша мама была пианисткой? – Я разглядываю улыбку с фотографии. Мне нравилась эта улыбка. Я ей завидовала.

– Она играла в джаз-бэнде какое-то время, давным-давно. Не уверен, что они были хороши. Мама бросила это дело и открыла магазин. Правильно поступила. – Он пожимает плечами. – Хотя мне всегда казалось, что она об этом жалеет.

– И где она? – шепчу я. – Где она сейчас?

Я боюсь услышать ответ. Даже если Ба ничего такого не говорила, Беа, должно быть, давно мертва, погибла и стала призраком, как и все остальные гости Сада.

– Сейчас? – Джерри явно сбит с толку. Смотрит на часы. – Не знаю. Смотрит телевизор, наверное.

Прикрываю глаза и делаю глубокий вдох.

Я знала. Каким-то образом я знала, только увидев фотографию.

Ба бы упомянула о смерти Беатрис.

Но она ничего не говорила.

Отсюда следуют два пункта:

Во-первых, я не единственный живой человек на вечере.

Во-вторых, Сад существует не только для меня.

– Где она живет? Я хочу ее навесить. Можете дать мне ее телефон?

– Не могу понять, почему нельзя было подождать…

– Просто дайте мне ее номер, и я оставлю вас в покое.

Он качает головой.

– Ладно. Как скажете. – Он подходит к заваленному бумагой столу, выуживает листочек и корябает на нем цифры. – Вот, держите.

– Спасибо. Простите за беспокойство.

Не говоря больше ни слова, я убегаю из магазина, достав телефон из кармана раньше, чем за мной захлопнулась дверь.

Один гудок, два, три. Не дышу.

Автоответчик.

Я останавливаюсь у железных ворот в кирпичной стене, сочиняю штук шесть разных сообщений до следующего гудка и все равно не могу подобрать слова.

– Привет, Беа… это Келси Уиллоби, дочь… да. Дочь Элизабет. Из Книжной лавки. Я… Я хотела бы с вами срочно кое-что обсудить. То есть… ничего страшного, но это очень важно. Очень. Можете… перезвонить мне, как будет время?

Я диктую свой номер, вешаю трубку и в голове прокручиваю дурацкое сообщение, которое я оставила на автоответчике. Скорее всего, она помнит меня еще подростком, и по манере речи я не повзрослела.

Перезвонит ли она сразу? Сейчас семь вечера. До скольких люди ее возраста отвечают на звонки?

Что теперь? Дерек, медбрат, сказал бы мне пойти спать. Но я просто буду ворочаться в кровати, перебирая мысли в голове.

Мой взгляд падает на ворота. Недолго думая, я забираю из магазина железный ключ, возвращаюсь, вставляю его в замок и поворачиваю.

Для вечера еще слишком рано, я это знаю. Но почему-то мне кажется, что лучше всего я смогу подумать именно здесь.

Пару минут я брожу по пустырю, проводя рукой по сорнякам, но отдергиваю руку, наткнувшись на шипы. Участок ограждают стены моей лавки и магазина Беатрис, щербатые и плесневелые. Кирпичи стены, прячущей меня от Каштановой улицы, в лучшем состоянии – наверное, они новее. Задняя стена, о которой я никогда не задумывалась, скрыта под ковром из плюща. За ней через узкий переулок небольшой художественный музей, где я была всего пару раз, сияет сейчас в лучах заходящего солнца.

Какая мудрость еще скрыта здесь? Жаль, что моя мраморная скамеечка под магнолией пропала.

С улыбкой пробираюсь сквозь кусты и мусор к месту, где она должна стоять.

Вместо скамейки там стоит загадочная стиральная машина.

Может?.. Почему бы и нет?

Закатив глаза от абсурдности ситуации, я забираюсь на стиралку и устраиваюсь на кнопочках и регуляторах, выставив ноги вперед. Ветка неизвестного куста почти касается моей головы, шелестя листвой на легком ветру.

Вот и я, с одной стороны – книги, с другой – музыка, сзади – картины. Сижу на старой стиральной машине.

Как сюда попала Беа? Была ли она здесь несколько раз, как я? Она всегда в одном и том же мужском костюме с галстуком, как будто для нее это один и тот же вечер. Но ведь и я там всегда в платье с цветами вистерии.

Я помню ее счастливую улыбку за пианино – как ей это удалось? Переживает ли она то же путешествие духа, что и я: преодолевает риск быть отвергнутой, принимает тяжкий труд творчества? Возможно, она тоже разочаровывается в возможностях своих мелодий, сталкивается с ограниченной силой своего таланта?

Прошлой ночью, перед тем как я уснула на деревянной скамейке, Беатрис сказала, что сцена – для по-настоящему талантливых. Кажется, она мне не полностью поверила, когда я уверила ее, что она хорошо играет.