— Энди умер в феврале, — резко нарушил он молчание. — Ритыдома не было. Ей позвонил отец и сказал, что ее мать находится в критическомсостоянии. Рита уехала в тот же вечер. Критическое состояние продлилось нимного ни мало два месяца. Днем, когда меня не было дома, за Энди присматривалаженщина, добрая душа. А ночью я уже сам.

Биллингс облизнул губы.

— Малыша я укладывал в нашей спальне. Забавно. Ему было двагода, и Рита меня как-то спросила, не хочу ли я перенести его кровать в другуюспальню. Вычитала у Спока или у кого-то из этой компании, что детям вредноспать в одной комнате с родителями. Из-за секса и всякого такого. Не знаю,лично мы этим занимались, когда он засыпал. И вообще, честно вам скажу, нехотелось мне убирать его от нас. Страшно было… после Денни и Шерли.

— Но вы его убрали? — полуутвердительно спросил Хпрпер.

— Да, — Биллингс выдавил из себя виноватую жалкую улыбку. —Убрал.

И снова мучительное молчание.

— Я был вынужден! — взорвался он. — Вы слышите меня,вынужден! Когда Рита уехала, оно… оно осмелело. Начало… Нет, вы мне неповерите. Однажды ночью все двери в доме вдруг открылись настеж. В другой раз,утром, я обнаружил цепочку грязных следов на полу, между чуланом и входнойдверью. Паркет выпачкан илом, зеркала разбиты… и эти звуки… звуки…

Он запустил пятерню в свою поредевшую шевелюру.

— Под утро проснешься — как будто только часы тикают, авслушаешься — крадется! Но не бесшумно, а так, чтобы его слышали! Точно лапами— легко так по дереву. А ты лежишь… и с открытыми глазами-то страшно — еще, недай Бог, увидишь, и закрывать боязно — сейчас как ударит тебя хохотом и гнилью…и за шею тебя скользкими своими щупальцами…

Биллингс, белый как полотно, пытался совладать с дрожью.

— Я вынужден был убрать малыша от нас. Я знал, что оноокажется тут как тут, ведь Энди слабейший. Так все и вышло. Среди ночи онзакричал, и когда я, собрав все свое мужество, перешагнул порог его спальни,Энди, стоя в кровати, повторял: «Бука… Бука… хочу к папе…»

Голос Биллингса сорвался на детский фальцет. Он весь словносъежился на кушетке.

— Но я не мог его забрать в нашу спальню. Не мог, поймите выэто… А через час крик повторился, но уже какой-то сдавленный. Я сразу кинулсяна этот крик, уже ни о чем не думая. Когда я ворвался в спальню, ОНО трясломоего мальчика, словно терьер какую-нибудь тряпку… трясло, пока у Энди нехрустнули шейные позвонки…

— А вы?

— А я бросился бежать, — бесцветным неживым голосом отвечалБиллингс. — Прямиком в ночное кафе. Вот что значит — душа в пятки ушла. Шестьчашек кофе, одну за другой. А затем уж отправился домой. Светало. Первым деломя вызвал полицию. Когда мы вошли в спальню, мальчик лежал на полу, в ушкезапеклась капля крови. Дверь в чулан была приоткрыта на ладонь.

Он умолк. Доктор Харпер взглянул на циферблат, прошлопятьдесят минут.

— Запишитесь на прием у сестры, — сказал доктор. — Вампридется походить ко мне. Вторник и четверг вас устраивают?

— Я пришел рассказать историю, больше ничего. Думалоблегчить душу. Знаете, полиции я тогда соврал. Он у нас, говорю, уже выпадализ кроватки… и они это проглотили. А что им, интересно, оставалось? Картинаобычная. Сколько таких несчастных случаев. А вот Рита догадалась. Уж не знаюкак… но она… догадалась…

Он прикрыл глаза ладонью и заплакал.

— Мистер Биллингс, нам предстоит долгий разговор, — сказалдоктор Харпер после небольшой паузы — Надеюсь, я помогу вам освободиться, хотябы частично, от чувства вины, которое гнетет вас. Но для этого вы сами должныхотеть освободиться.

— А вы думаете, я не хочу? — Билингс убрал ладонь. В красныхслезящихся глазах стояла мольба.

— Пока я в этом не уверен, — осторожно сказал Харпер. —Итак, вторник и четверг?

После некоторого молчания Биллингс недовольно проворчал:

— Психиатры чертовы. Ладно, будь по вашему.

— Тогда запишитесь у приемной сестры, мистер Биллингс. Желаювам удачного дня.

Биллингс хмыкнул и вышел из кабинета, даже не оглянувшись.

Сестры за столом не оказалось. Аккуратная табличка извещала:ВЕРНУСЬ ЧЕРЕЗ МИНУТУ.

Биллингс снова заглянул в кабинет.

— Доктор, если приемная сестра…

Никого.

Только дверь в чулан приоткрыта на ладонь.

— Чудненько, — донесся оттуда приглушенный голос. Можно былоподумать, что у говорившего рот набит водорослями. — Чудненько.

Биллингс прилип к полу, чувствуя, как между ног расползаетсятеплое влажное пятно.

Дверь чулана открылась.

— Чудненько, — повторил Бука, вылезая на свет.

В зеленоватых пальцах утопленника он держал маску доктораХарпера.

Ранним майским вечером 1963 года вверх по третьей авенюНью-Йорка быстро шагал молодой человек. Одну руку он держал в кармане. Воздухбыл очень мягким и свежим. Начинало смеркаться. Цвет неба медленно изменялся отголубого к нежно-фиолетовому. Это был как раз один из тех городских вечеров, закоторые некоторые люди так любят город. Люди, выходящие в вечер из кафе,ресторанов и магазинов или просто стоящие у их дверей, блаженно улыбались.Какая-то старая леди, вышедшая из бакалеи с двумя огромными сумками, приветливоулыбнулась молодому человеку:

— Эй, красавчик!

Тот тоже ответил ей полуулыбкой и лениво вскинул приветствиисвободную руку.

ОНА ПРОВОДИЛА ЕГО УМИЛЬНЫМ ВЗГЛЯДОМ И ПОДУМАЛА: «СТРАШНОВЛЮБЛЕН В КОГО-НИБУДЬ, НЕ ИНАЧЕ».

Он действительно именно так и выглядел. На нем был светлыйсерый костюм, узкий галстук немного ослаблен, а верхняя пуговица рубашкирасстегнута. Темные волосы коротко и аккуратно подстрижены. Светло-голубыеглаза были глазами очень порядочного человека. В лице его не было ничегопримечательного, но в тот мягкий весенний вечер, в мае 1963 года на Третьейавеню в Нью-Йорке, он действительно БЫЛ красавчиком, и пожилая женщина поймаласебя на том, что ностальгически вспоминает собственную молодость, и подумала отом, что весной красив каждый, кто торопится на свидание, кого ожидает приятныйобед или ужин вдвоем, а потом, может быть, и танцы. Весна, пожалуй,единственное время года, когда ностальгия не в тягость, и она была оченьдовольна тем, что поприветствовала этого милого юношу и что он махнул ей вответ рукой.