Тебя рядом нет,

Ушли давно поезда,

Умчались в никуда,

Но фонарей вечен свет,

Никого рядом нет…

И тому подобная чушь. Конечно, ничего в поэзии не понимаю,но подобное рифмоплетство напомнило мне школьные стенгазеты. Однако у редакциибыло иное мнение, потому что подборку предваряла небольшая статья, где Нинельназывалась «одаренной поэтессой с ярко выраженной индивидуальностью».

Я схватила телефон и стала напрашиваться в гости кдарованию.

Уж не знаю, как там обстояло у Сундукян дело с божьейискрой, но домашнее хозяйство явно не ее хобби. В небольшой прихожей кучей,вперемешку с уличными ботинками, валялись тапочки, а по полу мотались клочьяпыли.

Небольшая кухня, куда провела меня Нинель, выглядела нелучше: грязно-серые занавески, плита в жирных пятнах, липкая клеенка и горанемытых чашек.

– Кофе хотите? – любезно предложила хозяйка.

Я секунду поколебалась, разглядывая заляпанный чайник. Лучшебы не рисковать, а сразу отказаться. Но язык машинально произнес:

– Спасибо, с удовольствием.

Нинель налила напиток в не слишком чистую чашку и спросила:

– Что привело вас ко мне? – И добавила: – Кажется, мывстречались раньше, но никак не вспомню где. Знаете, я близорука и у меняотвратительная зрительная память. Бывает, встречу человека, чувствую, что мызнакомы, а кто он, убей бог, не помню…

Я глотнула кофе и удивилась – необыкновенно вкусный, такойвыпью с удовольствием даже из сомнительной посуды. А вот напоминать Нинель онашей первой встрече на ее собственных «поминках» мне ни к чему, и ееотвратительная зрительная память мне только на руку.

Смакуя кофе, я вытащила из сумки листочки и, сделаввосторженную мину, залепетала:

– У меня такая обычная внешность, что вечно за кого-топринимают… Извините за беспокойство, Ниночка, пишу стихи, а посоветоваться не скем… Вот на днях попал в руки журнал с вашей подборкой, и так захотелось с вамипобеседовать, но сначала прошу автограф…

Нинель расплылась в довольной улыбке и принялась старательнорасписываться на подсунутых ей листочках.

– Принесли свои стишата? – спросила она, закончив процедуру.– Давайте взгляну.

Я сунула ей в руки тетрадь.

– Нуте-с, – пробормотала поэтесса и с чувством приняласьдекламировать:

Под мостом Мирабо

тихо Сена течет

и уносит нашу любовь.

День догорел, пробил час,

Я осталась, а день угас.

Чтение заняло у нее минут пятнадцать. Потом, взяв в рукикарандаш, Нинель начала объяснять мне мои просчеты.

Глядя, как она ловко разделывает произведение выдающегосяфранцузского поэта Аполлинера в моем вольном переводе, только подивилась.Небось, узнай, какому перу принадлежат строки, мигом закатила бы глаза и спридыханием сообщила: «Потрясающе!»

А так: образ невнятный, метафоры неоригинальны, стильхромает, чувства странствуют.

Слушая эту разгромную рецензию, я невольно вспомнила нашисемейные фокусы.

В конце восьмидесятых один знакомый, приехавший из Лондона,привез нам с Наташкой в подарок литровую бутылку водки с надписью «Смирнофф».Пришедшие гости с восторгом выпили «огненную воду», повторяя на все лады:

– Да, у нас такую не делают, всякую дрянь употребляем!

Красивую, редкую по тем временам пустую емкость, мы невыбросили, а, купив самую обычную «Столичную», перелили туда. И вновь приятеливосторженно дегустировали напиток, охая и ахая.

– Ну и водка, просто слеза младенца, чистая, сладкая, не точто наша «Столичная».

С тех пор, вплоть до начала девяностых, когда питейноеизобилие хлынуло на прилавки, у нас с Наташкой к столу всегда была «фирменная»выпивка. «Эффект бутылки» срабатывал и в других случаях. Шампунь «Малыш»,перелитый в пузырек из-под немецкого средства для мытья волос, моментальнорасхваливался за потрясающую пену, духи «Ландыш», оказавшись во флакончикеиз-под «Диориссимо», поражали тонким ароматом, растворимый кофе, произведенныйв Ленинграде, попав в жестянку с красными буквами «Нескафе», приобреталнеповторимый вкус. А от советского аспирина, засунутого в пластиковую коробочкус буквами «Made in USA», голова гарантированно проходила у всех.

Разгромив патриарха французской поэзии, Нинельудовлетворенно вздохнула и поинтересовалась:

– Что, на душе тяжело?

– И как только вы догадались! – лицемерно подтвердила я.

Сундукян порылась в огромной сумке, больше похожей начемодан, и, вытащив отвратительные ментоловые сигареты, принялась щелкатьдешевой зажигалкой. Пламя никак не хотело вылетать наружу, и я машинальновытащила свое «огниво» от Картье.

– Спасибо, – улыбнулась хозяйка и, кинув глаз на золотуюзажигалку, пробормотала:

– Дорогая штучка, я вот не рискую завести такую, постояннотеряю всякие мелочи – перчатки, сигареты, часы… Приходится пользоватьсядешевкой.

Засунув зажигалку в карман, я со вздохом произнесла:

– Богатство есть, а счастья нету!

– Что так? – проявила неподдельный интерес Нинель.

– Ах, дорогая, – завела я, – трудно вам будет меня понять, ктому же живу в одиночестве и не привыкла рассказывать посторонним о своихпроблемах. Но, честно говоря, иногда так хочется с кем-нибудь поделиться!

– Ваши стихи уже мне многое приоткрыли, – с чувствомсообщила Нинель, – кажется, мы родственные души, одинокие, непонятые,утонченные…

Я стиснула руками край клеенки и принялась самозабвенноплакаться.