– Да. Вон там, возле пульта, рядом с пожарным щитом.

– Нужно промыть рану, – деловито сказал Антон. –Придется подняться в кают-компанию, там есть водка или что-нибудь похожее…

– Спирт подойдет, док? У меня есть…

– Валяйте спирт. – Нейрохирург вернулся с аптечкой,достал из нее перекись водорода и бинты. – Это даже лучше.

Макс вынул из кармана плоскую фляжку и, прежде чем передатьее Антону, отвинтил крышечку и сделал большой глоток. Антон быстропродезинфицировал рану и так же быстро наложил повязку.

– А теперь рассказывайте, Макс.

– Да что тут рассказывать? Два раза я спускался вмашинное, проверить работу дизелей. Лаккай оставался здесь, и все было впорядке. Когда я вернулся в последний раз, мы о чем-то поговорили… Ничегонеобычного. А потом свет как-то странно замигал… У вас тоже такое было?

– Нет, – виновато вздохнул Антон. – Мы сидели втемноте.

– Так вот, свет замигал, а Лаккай, он сидел напротивменя… Как только началась эта катавасия со светом, у него изменилось лицо… Ятакого ужаса на лицах еще никогда не видел, а ведь он здоровый взрослый мужик.В общем, я сам испугался. Он вроде что-то хотел сказать, да не успел… И тутменя по башке огрели… Да так сильно, что только искры из глаз, и я сразувырубился… Уж вы мне поверьте, я знаю толк в ударах, я сам боец отчаянный, ибили меня по-разному, но такого сокрушительного, нечеловеческого удара, –поверьте, никогда…

– Нечеловеческого, – как эхо повторила я.

– Потом, когда в себя пришел… Лаккая уже не было.

И я, и Антон молчали. И смотрели на небольшую, слепящуюяркостью цвета лужу крови под щитом.

– Это, наверное, ваша кровь, Макс. – Я сжала ладони взамок: только бы не застонать, только бы не издать лишнего звука, который можетприманить то неведомое и невидимое зло, которое поселилось на “Эскалибуре”.

– Да, – поспешно согласился Макс. – Надеюсь, что толькомоя. Не хотел бы я увидеть то, чего так дико испугался Лаккай. Честно вамговорю.

– Вам нужно вернуться в каюту и полежать, Макс, – тихосказал Антон, – не стоит сейчас оставаться здесь.

– Мне нужно следить за дизелями. Каждый час. И каждыйчас спускаться вниз.

– Я сам могу это сделать, – сказал Антон, самиспугавшись своей храбрости.

– Вы здесь один? Не-ет… – Макс сумрачно засмеялся. –После того, что я здесь видел… А еще больше – после того, что я здесь неувидел, хотя и мог, если бы сидел на месте Лаккая… Нет, вас я здесь не оставлю.

– Вы полагаете, Макс, что все дело в месте, на которомсидел Лаккай? – спросила я.

– Не знаю. Может – да, может – нет… Не нравится мне всеэто. Очень не нравится.

– Да уж, хорошего мало, – подтвердил Антон.

– Так что вами, как капитан, я рисковать не могу. Ктому же вы у нас единственный доктор. Мало ли что еще может случиться. А вы,Ева, возвращайтесь к себе.

– Я останусь с вами, Макс, – твердо сказал Антон.

– Хорошо. Я оценил. Вахта заканчивается в четыре утра,но, думаю, в четыре никакой смены не появится. Пассажиры еще те. Должно быть,перепились все, чтобы от страха лишний раз не трястись. Вы как думаете? – Макснеожиданно подмигнул мне.

– Это похоже на правду, – сказала я. – Хорошо, Антон,если хотите, оставайтесь с Максом.

– Я остаюсь не с Максом. Я остаюсь с раненым.

– Хорошо, Антон. После того, что рассказал Макс… Лучшенам всем держаться вместе и не оголять лишний раз фланги и спины.

– Это идет вразрез с кодексом фильмов ужасов. – Антонулыбнулся мне, ему хотелось вернуться вместе со мной в рубку. Ему смертельнохотелось этого, и я это видела… Но долг врача побеждал, он душил мягкими лапамиволкодава все остальные чувства.

– Иногда хорошо бывает нарушить кодекс. Как это сказалнаш милейший адвокат: “Все, что есть хорошего в жизни, либо аморально, либонезаконно, либо ведет к ожирению”, – вспомнила я трусоватого очаровательногоплешивца Альберта Бенедиктовича.

– Отлично сказано, – восхитился Макс. – Обязательновыпилю лобзиком эти святые слова и повешу у себя над дверью каюты. А лучше –над всеми холодильными камерами…

– Может быть, не стоит впадать в крайности, Макс?

– Вы правы, Ева. Сначала нужно выбраться отсюда.

– Тогда я поднимаюсь к Карпику. Не хочу, чтобы онаоставалась одна, тем более там. Вдруг она проснется?

– К Карпику? – Макс неожиданно взволновался. – Где она?

– В рубке. Она пришла к нам. Сказала, что ей страшно.Что она предчувствует что-то недоброе…

– И вы ее оставили там?!

– Говорю вам, Макс, я туда возвращаюсь.

– Нельзя позволять девочке ходить по кораблю по ночам…Мало ли что… Тут со взрослыми беда, а что будет с ребенком… – Макс успокоилсятак же быстро, как до этого вспыхнул. – Так говорите, она что-топредчувствовала?

– Да. Карпик была страшно перепугана.

– Такие тонкие натуры, как она, очень чувствительны. –В Антоне вдруг прорезался теоретик, читающий лекции в планетарии. – Знаете, очем я подумал? Карпик вполне может стать нашим проводником…

– Проводником? – удивился Макс.

– Нет, конечно же, я не правильно выразился… Оначувствует приближение опасности, похоже, она как-то связана с ней наподсознательном уровне. Она – как лакмусовая бумажка…

– Антон! – Я предупредительно подняла руку. – Не нужно.Если у тебя есть далеко идущие исследовательские планы насчет девочки, – отволнения я перешла на “ты” и даже не заметила этого, – я не дам тебе этогосделать…

– Хорошо, только не волнуйся. – Он с готовностью принялмое “ты”, он обрадовался ему. – Я все понял….

– Ладно, я ухожу.

– Я провожу тебя, – подскочил Антон. – Макс, я толькопровожу Еву и сразу же вернусь.

– Не нужно меня провожать. – Я вдруг вспомнила дурацкуюстатью с ремаркой о преподобном сэре Оливере Бейли: в ночь на двадцать шестоеапреля он был единственным. – Думаю, до утра уже ничего не случится…

– Тогда позвони сюда, когда доберешься. – Этопрозвучало так по-домашнему, что я невольно улыбнулась.

– Хорошо.

* * *

…Я вернулась в рубку.

В ней ничего не изменилось. Карпик по-прежнему спала, укутаннаяв одеяло: именно так, как мы оставили ее, уходя в машинное отделение. Я селаперед ней на колени, на все лады повторяя про себя только одно: “Нехорошоподсматривать за спящими, Ева, так можно случайно увидеть то, чего ни в коемслучае видеть нельзя. И неизвестно, чем еще это обернется”. Я повторяла просебя – и все равно смотрела. Лицо спящей Карпика удивительным образомизменилось, разгладилось, перестало быть таким вызывающе некрасивым, наоборот,оно стало даже привлекательным. Как будто все те страсти, которые снедали еедушу, разом выпустили свою добычу из лап.