Альберт Бенедиктович походил на медузу, выброшенную наберег.

– Почему мне? Почемумнепочемумнепочемумне?! – завизжалон и бросил листок на стойку перед Мухой. – Почему мне это подсунули?! Почемуименно мне?!

Филипп и Антон бросились к адвокату. Он сразу же обмяк иупал им на руки. Вдвоем им удалось оттащить Альберта Бенедиктовича на кожаныйдиван в углу кают-компании. Пружины под адвокатом жалобно заскрипели, и, рухнувна диван, он снова стал причитать:

– Почему мне подбросили эту бумажку?! На что онинамекают? Я не хочу больше участвовать в этом, сделайте что-нибудь, хотьчто-нибудь сделайте…

Нейрохирург не стал дожидаться, пока Филипп принесет воды, иобрызгал адвоката минералкой, которую пил. Это возымело действие: АльбертБенедиктович перестал орать, сбавил обороты и вскоре совсем затих. Сквозьвсхлипы он попытался восстановить картину происшедшего:

– Просыпаюсь, а у меня на столе этот чертов листок,придавлен будильником… Я закрылся, никто не мог войти. И с вечера ничего небыло, я поставил себе специально стакан воды и витамины… Мне нужно питьвитамины… А утром появилась эта… Появился этот…

– Успокойтесь, Альберт Бенедиктович!

– Прочтите, что там! Там что-то ужасное… Вы видели этотлисток? Он сам по себе ужасный… О-о, я больше не могу здесь оставаться…

Пока Антон пытался успокоить адвоката, все сгрудились вокругбумаги, принесенной Альбертом Бенедиктовичем.

– Похоже на листок из судового журнала, – сказал Муха.

Это действительно был листок из судового журнала – неровно,наспех вырванный. Пожелтевший и обветшавший, почти расходящийся в руках.Чернила на нем выцвели и потеряли первоначальный цвет, но текст просматривалсядостаточно четко: вполне приличный, хотя и несколько отрывистый почерк. Записибыли сделаны на английском языке.

Это был листок из судового журнала “Эскалибура” 1929 года.

Несколько минут все внимательно рассматривали запись.

– Дата сегодняшняя, – нервно хихикнул Муха. – Споправкой на год, разумеется. Как он только сохранился в относительно приличномвиде, ума не приложу…

– Да, дата сегодняшняя, – подтвердил Филя. – Нужнопрочесть. Толмач-то наш где?

– Ему необходимо отлежаться, – сказал Антон. – Послесегодняшней ночи. Я попросил, чтобы он не выходил никуда. У него Карпик, такчто скучать он не будет…

– Нам тоже не дают соскучиться, – мрачно пошутилФилипп. – Черт, у меня совсем хреновый английский. Вывески еще могу прочесть, авсе остальное…

– Давай я. – Антон аккуратно взял листок в руки. –Все-таки практика докладов на конгрессах по нейрохирургии у меня имеется.

– Ну, и какие новости? – спросил Муха, когда Антонвнимательно изучил листок.

– Паршивые. – Антон помолчал. – Судя по записи, сегодняпроизошла трагедия на охоте. Во время вечерней вылазки на тюленей сэр АланМаршалл был случайно убит выстрелом в висок. Кем из охотников была выпущенапуля, установить не удалось… Запись сделана капитаном Николасом О'Лири двадцатьшестого апреля в 22.00 по корабельному времени.

Филипп посмотрел на часы:

– Не произошла, а произойдет. Так будет точнее.

Его обычно мягкий голос прозвучал зловеще. Этого хватило,чтобы Альберт Бенедиктович снова впал в истерику.

– Почему этот листок подбросили именно мне? Почему,почему, почему?

– Успокойтесь.

– Я ничего дурного не сделал, почему же его подбросилимне.

– Послушайте, Альберт Бенедиктович – Антон попыталсявоззвать к разуму адвоката – В конце концов, здесь написано, что несчастныйслучай.

– Несчастный случай, хорошенькое дело!

– Здесь написано, что несчастный случай произошел наохоте. На охоте. Сегодня никто из нас охотиться не собирается и вряд лисоберется в ближайшее время. Так что не стоит принимать это всерьез…

– Не стоит принимать всерьез? А как эта бумаженцияоказалась у меня в каюте? В закрытой изнутри каюте? Вы можете объяснить?

Антон набрал полные легкие воздуха, но:

– Нет. Я не могу этого объяснить.

– Что же мне делать? Что делать?! Что делать?!

– Вот что. Давайте сделаем так. Сегодня вы переберетеськ нам. Или кто-нибудь из нас будет все время с вами. Это выход. Вы каксчитаете?

Адвокат затих. Впервые за все время пребывания вкают-компании на его лице появилось осмысленное выражение. Видно было, что онухватился за эту мысль, как утопающий хватается за соломинку.

– Я согласен, – сказал наконец он – Только можнопопросить вас.

– Да, конечно.

– Чтобы не один человек, а хотя бы двое… Я переберусь квам в каюту, на время. Вы не будете возражать?

– Конечно, нет.

Адвокат уселся на диване и обвел всех присутствующихвзглядом. Теперь, когда появилась ясная перспектива спасения, он даже устыдилсясвоего не очень пристойного, почти бабьего поведения.

– Вы не проводите меня к каюте? – мягко спросил он уАнтона. – Я… Я должен переодеться. Вспотел весь.

– Это точно, – констатировал Муха, позволивший себебрезгливую улыбку.

Адвокат действительно был мокрым как мышь. Темные пятна потарасплывались под мышками и на коленях. На брюхе, которое уже не скрываларасползшаяся рубашка, была видна взмокшая шерсть.

– И как вы, роднуля, при вашей храбрости такой опаснойработенкой занимаетесь, а? – поинтересовался Муха. – Это же смерти подобно. Шагвлево, шаг вправо, не так братка защитили – и ага?

– Не ваше дело.

– Конечно, не мое…

Адвокат в сопровождении Антона покинул кают-компанию.Молчавший до этого Вадик грустно сказал:

– Жаль, камеру не прихватил. Поснимаешь такие пенкипару дней – и вполне можно претендовать на звание лучшего хроникера года. Тычто думаешь по этому поводу, Ева?

– Ничего.

Наступивший день вступил в видимое противоречие со всем, чтопроисходило на “Эскалибуре”. Мне вдруг захотелось вырваться из душнойметаллической клетки корпуса, подняться наверх, где было свежее небо, свежееморе и свежие, незапятнанные льды. Возможно, их больше нет, а то, что окружаеткорабль, всего лишь декорация, кровавая сцена, покинутая актерами в такой жеапрельский день семьдесят лет назад… Как бы то ни было, море в иллюминаторекают-компании казалось более реальным, чем сам “Эскалибур”, – и я не сталасопротивляться.

Я поднимусь на палубу, чтобы убедиться, что все мы еще живы.Окончательно и бесповоротно решив это, я молча пошла к выходу из кают-компании.