– Ну, в таком случае, я могу невозбранно посмеяться. Прости,ничего не могу с собой поделать, – и она, уже не пытаясь сдерживать смех,еле выговорила: – Стоило только тебя представить в роли гаремной красотки,услаждающей эротическими плясками хозяина, то бишь хозяйку...

Она перевернулась на живот и принялась самозабвенно хохотатьв подушку. Мазур был только рад, что удалось увести далеко в сторону принявшийопасное направление разговор, и нисколечко не обиделся. Процедил сквозь зубы:

– А все ли ты знаешь, хохотушка, о печальной участиприличных девиц, попавших в лапы моряков?

И сгреб в охапку, перевернул на спину, лишний разубедившись, что бесцеремонно овладеть хохочущей красавицей – штука приятная.

Сначала было только море, потом на горизонте обозначилсятемный бугорок, вскоре превратившийся словно бы в клочок свежего зеленого мхана синем бархате. Кораблик плыл себе в волнах на раздутых парусах, и безымянныйостров вырастал довольно быстро, Мазур мог уже различить и голые сероватыеутесы, торчавшие из зеленой кипени листвы, и отвесные склоны, и небольшойзаливчик.

– Подходим, герр Хольц, – сказал он стоявшему рядомнемцу и доброжелательно добавил: – Самое время черкануть вас ножичком по глоткеи отправить на дно, вы ведь, собственно, и не нужны уже... Теперь можнообойтись и без вас.

Немец, покосившись на него без особой тревоги, буркнул:

– Спасибо на добром слове. Вы очень энергичный и вежливыйюноша. Вот только быть вашим соседом – избави господи. Переборки тонкие.Полночи спал вполглаза из-за ваших кувырканий. Ближе к утру она приняласьстонать вовсе уж самозабвенно и развратно. Если не секрет, что вы с ней такоепроделали, какие-нибудь бордельные приемчики?

Мазур, и глазом не моргнув, преспокойно ответил:

– Как вам сказать... Вы – человек старшего поколения,пуританского и консервативного, не поймете...

– Просто интересно, что нужно проделать с девчонкой, чтобыона так охала.

– Дрочили, поди? – светски поинтересовалсяМазур. – Нас слушая?

– Перебьюсь. Скоро у меня будет куча таких же, а то иполучше... – он покосился на Мазура, цинично ухмыляясь. – Вообще, ядумаю, морской бордельный опыт в данном случае пошел на пользу? В портовыхзаведениях можно нахвататься достаточно, чтобы привести в совершеннейшийвосторг приличную девочку из хорошей семьи. Пусть и научившуюся кое-чему упылких латиносов. Судя по ночным звукам, она вами вполне довольна. Стоилопостараться ради миллиончика в твердой валюте? Если не секрет, вы у нее простохотите выжулить камешки, полностью подчинив благодаря неплохому бордельномуопыту, или метите выше – законный муж, чистый паспорт, здешнийистеблишмент?

– А в рыло? – лениво поинтересовался Мазур.

– Ну-ну, не злитесь. Должен же я хоть как-то расквитаться завсе ваши подковырки... – он убежденно продолжал: – Пожалуй что, я угадалнасчет последнего. Вы, конечно, нахальный и дерзкий щенок, но не походитечто-то на мелкого авантюриста, способного только сгрести камушки и сбежать...

– Спасибо за комплимент.

– Ну что вы, всегда рад...

– А все-таки, так ни разу и не вздрочнули?

– У вас в семье кто-то воевал, а? Вы меня не простоподкалываете, Джонни. Я вам категорически не нравлюсь... Воевали? Отец, дядя, ато и дед?

– Да, – сказал Мазур, благо для такого заявления вовсене требовалось выходить из роли, учитывая, сколько австралийцев прошли Вторуюмировую. – Морские офицеры.

– Кто-то погиб?

– Бог миловал. Но хлебнули горького.

– Что поделать, Джонни, это война...

– А разве мы первые начали?

– Ну и что? – сказал Хольц с застывшим лицом. – Яведь тоже могу кое о чем припомнить, Джонни. Например, о своих родителях,которых перемешало с кирпичной пылью в Дрездене. А они, между прочим, былисовершено штатскими людьми, я первый военный в семье... Что вы примолкли? По-моему,мирного населения в Дрездене погибло даже побольше, чем в Хиросиме. Это ведьваши бомберы, Джонни, превратили Дрезден в крошево – американские, английские,австралийские... Думаете, мне не хочется временами заехать вам в рыло?

Мазур молчал, отвернувшись. Ему не хотелось платить посовершенно чужимсчетам, поскольку в том, что он услышал, был, надо сказать,свой резон: союзнички и в самом деле угробили кучу цивильного народа вДрездене, где не имелось, строго говоря, никаких военных объектов. Но что же, прикажетеза них отдуваться?

– Вот то-то, – сказал Хольц примирительно. –Бросьте, Джонни. Как-никак прошло сорок лет, если нам с вами и есть что делить,так только камушки... – он смотрел вперед неотрывно, жадно, с изменившимсялицом. – Сорок лет, Джонни... А помню, как сейчас. Во-он там всплыласубмарина, там она и пошла ко дну... В том заливчике.

Пожалуй, на лице у него была не алчность – анатуральнейшая ностальгия по тем благословенным временем, когда он был на сороклет моложе... Мазур давно уже присматривался к оттопыренным карманам мешковатойармейской куртки немца. И наконец, решив не церемониться, похлопал ладонью.Поднял брови:

– Крепенько вооружились...

– Ничего особенного, – сказал Хольц сухмылочкой. – Хорошие гранаты, бельгийские. В войну у нас былигораздо хуже... между прочим, у меня еще и автомат в сумке. Так что нерекомендую со мной шутки шутить. Вообще-то человек, который собираетсяперерезать компаньону глотку, не станет предварительно пару дней шутить вслухна эту тему, как вы со мной. Наоборот, будет притворяться вернейшим другом. Ивсе равно, смотрите у меня...

– Вообще-то мне хотелось бы повторить то же самое... Кто васзнает, Хольц, вдруг вы не захотите делиться. Мало ли что вы обязаны многим ееотцу...

Немец покосился на него, усмехнулся чуть покровительственно.

– Дело не в обязательствах перед ее отцом, Джонни, а в том,что он жив и способен в случае чего устроить сущую вендетту... В мои годыкак-то не хочется вновь пускаться в странствия, да чтобы вдобавок мояфизиономия красовалась на стенках всех полицейских комиссариатов...

Остров был уже кабельтовых в пяти. Два невозмутимых индейца,от которых Мазур за все время плавания не услышал ни словечка, проворно убиралипарус на единственной мачте. Суденышко замедляло ход – крепкий, добротныйпятидесятифутовый кораблик, именовавшийся без затей «Langostino»[8] (ничегоудивительного, учитывая его трудовое прошлое). Затарахтел движок.

Парус упал, как театральный занавес, и Мазур увидел Кристину– она стояла у бушприта, прямая и напряженная, в обтягивающем алом купальнике,и ветерок красиво трепал ей волосы.