карман, ее локоть выставлен наружу, ноги слегка согнуты, как обычно. Она смотрит на мою руку и вздрагивает – возможно, мне это кажется, – и я отпускаю ее рукав. Хмурый взгляд испаряется. У нее такое же безмятежное, неразборчивое выражение лица, что и раньше, она кивает.

– Конечно, извини. Продолжай.

Джерри садится и кладет сумку, положив ее над аккуратно скрещенными лодыжками, как будто у нее есть все время мира, и смотрит на меня, как на одного из своих маленьких пациентов. Мой взгляд устремлен на ее шрам, трещину на линии волос, будто осколок битого фарфора.

– Я хочу извиниться.

Джерри морщит нос, не зная, как реагировать.

– Хорошо, – говорит она.

– За то, как мы относились к тебе. То, что мы сделали. В ту ночь.

Насмешки, снобизм, остракизм в обществе.

Джерри наклоняется вперед, пока она слушает, положив руки на стол, и задумчиво крутит обручальное кольцо, как будто взламывает сейф. Мы сидим молча.

– Ну, для начала, – начинает она, – со мной было не совсем легко ладить. В том году произошло много всего, о чем я ни с кем не говорила. Я не была, – она пытается подобрать нужные слова, – я была не очень счастлива в собственной шкуре.

Кто был? Я хочу у нее спросить. Даже сейчас. Она счастлива?

– Это очень мило с твоей стороны – извиниться.

Мило? Я вздрагиваю.

– Но, по правде говоря, я не думала ни о чем из этого годами. Конечно, мне не особенно нравилась школа, но я не зацикливаюсь на этом. Я не была в крутой компании, в отличие от вас, и давайте посмотрим правде в глаза, большинство девушек могут вести себя ужасно по отношению друг к другу, не так ли? Но не думаю, что меня особо выделяли. Я бы так не сказала. Не больше, чем кого-либо еще. И я даже не могу вспомнить о ночи розыгрышей. Извини, что потратила впустую свое время, но на самом деле это не имеет большого значения в моей жизни. Я двигаюсь дальше.

Ее голос легкий и свежий, как будто она находит все это забавным, она улыбается в конце каждого предложения. Я озадаченно смотрю на нее. Неужели она так вспоминает школьные годы? Как безобидную шутку?

– Боже, ты должна увидеть, с чем приходится бороться моим дочерям, – продолжает Джерри. – Грязные вещи, которые подростки пишут друг о друге в наши дни, комментарии в интернете – этого достаточно, чтобы скрутились пальцы на ногах. – Она качает головой, и прядь волос выскальзывает из-за уха, прикрывая шрам. Она снова поправляет ее. – Полагаю, тебе тоже стоит забыть об этом.

По внутренней связи аэропорта раздается приглушенное объявление. Джерри напрягается, чтобы прислушаться. Она смотрит на табло отправления. Проверяет часы. У нас осталось всего несколько минут. Я передвигаю синюю коробку со своей стороны стола на сторону Джерри.

– Что это? – спрашивает она.

– Это твое.

– Я не понимаю.

Она открывает коробку и смотрит на шпильку, восстановленную, насколько это было возможно, в магазине в ювелирном районе. Недостающие драгоценные камни были заменены, две сломанные половинки каким-то образом сварились вместе. Стоимость ремонта, вероятно, намного превышала стоимость самого украшения. Джерри всматривается.

– Это было моим?

Она кажется сбитой с толку.

– Да.

– Ты уверена?

– Да.

– Боже.

Наконец она достает шпильку и крутит между пальцами. Как будто она видит ее впервые. Ясно, что она не помнит.

Затем она кладет ее обратно в коробку.

– Странно, – говорит она. – Но спасибо.

Большая группа людей у ресторана ждет, чтобы их рассадили. Официантка многозначительно смотрит в нашу сторону. Мы встаем. Джерри идет впереди меня к выходу, желая, чтобы эта встреча закончилась. Когда я кладу свои записи и ноутбук в сумку, я вижу, что она забыла взять со стола коробку. Я несу ее ей.

– Глупая я, – говорит она, хлопая по карманам, как будто ей некуда ее положить. Мне становится неудобно перед ней.

Мы прощаемся посреди терминала, среди сумок на колесиках, распростертых тел и голов, склоненных над телефонами. Ни объятий, ни рукопожатий. Никаких просьб о поддержании связи или ложного обещания встретиться снова, когда я вернусь в Англию. Джерри поднимает ладонь и улыбается, вот и все. Ей больше нечего мне сказать. Она сядет в самолет, закажет «Кровавую Мэри», откроет ноутбук, не вспоминая об этой встрече. Я сомневаюсь, что она потрудится рассказать об этом жене и детям. Это та мелочь, которая забудется, как только она зайдет домой и потеряется в объятиях и восторженных возгласах приветствий. В ее истории мне и Скиппер нет места. Даже в качестве сноски. Нас выписали, закрасили, как послание в моей выпускной книге, изгнали со страниц. В свете моих извинений она отказывается играть роль жертвы, чтобы не показаться хоть немного трагичной. И почему бы нет? В конце концов, кто мы, как не творцы собственных историй?

Тогда это счастливый конец. Я знаю, что могло быть и хуже, но вместо катарсиса я чувствую обратное. Чувствую себя опустошенной. Что бы я предпочла – вечное проклятие? Чтобы Джерри кричала мне в лицо, приковала меня к камню, содрала с меня кожу заживо, засыпала меня обвинениями?

Вместо этого я стою посреди зала, чувствуя себя маленькой и несущественной, как что-то, что можно стряхнуть с пальто, все еще держа булавку в виде незабудки.

– Джерри, – зову я ей вслед.

Сначала она игнорирует меня.

Но затем, на полпути к воротам, я вижу, что она колеблется.

Она оборачивается, неуклюже проходит сквозь толпу в обратную сторону и останавливается передо мной, положив руку на бедро.

– На самом деле у меня есть один вопрос. Мне любопытно. Никаких визитов в больницу или звонков. Никаких пожеланий выздоровления, ни одного письма от кого-либо из вас. Двадцать лет. Почему сейчас?

Нет смысла врать.

– Я думала, ты мертва, – говорю я.

Рот Джерри расширяется.

Она издает визг.

Люди вытягивают шеи, чтобы посмотреть.

– Мертва?

Ее губы сжимаются клювом, плечи отводятся назад, одно колено сгибается.

– Не дождешься, – шипит она.

Она выхватывает шкатулку из моей руки.

Поворачивается на каблуках.

Это последний раз, когда я вижу Джерри или кого-либо из Божественных. Она двигается в сторону мусорного ведра, уворачиваясь от обезумевших путешественников. Ни последнего взгляда, ни двусмысленности ее намерений. Щелчок запястья. Джерри бросает синюю коробку, едва задерживаясь, чтобы увидеть, как она падает в ведро, и навсегда исчезает в толпе.

Благодарности

Спасибо моему блестящему, невозмутимому агенту Джулии Кенни за ее страсть, юмор и осторожный оптимизм; Вероник Бакстер в Великобритании; и каждому в Dunow, Carlson & Lerner.

Спасибо также Лиз Стайн, моему выдающемуся редактору, за ее острые