Трудно определить, в какой степени «мамочка и папочка»участвовали в его делах, пока он не добрался до них самих. Видимо, самымактивным образом, потому что Жобер не заботился о том, чтобы скрывать следысвоих дел. Соседи у них никогда не бывали и ими не интересовались. Видишь, Рут,люди овладели искусством отворачиваться от всего, что может доставить имнеудобство.

В подвале полиция нашла, еще один короб, гораздо большепервого. Брендон получил фотоснимки, на которых были запечатлены найденныевещи, но он не сразу решился показать их мне.

– Я вынужден признать, что, вполне возможно, Жобер был стобой в доме, – сказал он. – Я был страусом, спрятавшим голову в песок, и невоспринял всерьез твой рассказ, но многое сходится. Скажи мне, Джесси, зачемтебе все это?

Рут, я не знала, что ему ответить. Но я понимала, что неизлечусь от Жобера, пока не узнаю все до конца. И я была тверда настолько, чтоБрендон понял: я не закрою в ужасе глаза и не убегу из зрительного зала, покане увижу весь фильм. И он показал мне фото. Дольше всего я смотрела нафотоснимок с пометкой в нижнем углу: «Улика полиции 217». Это было похоже намой самый жуткий ночной кошмар в том доме. Там стоял раскрытый короб в удобнойдля фотографа позиции, а внутри были хорошо видны человеческие кости,перемешанные с коллекцией драгоценностей и подделок. Одни были вытащены излетних дач, а некоторые, несомненно, сняты с холодных рук мертвецов.

Я смотрела на фотографию, такую ясную и четкую, какимиобычно бывают полицейские снимки, и мысленно снова очутилась в доме на озере,причем без всяких усилий с моей стороны. Вот я, в наручниках, прикованная ибеспомощная, смотрю, как тени и блики лунного света играют на его ухмыляющемсялице, и слышу мои собственные слова о том, что он пугает меня, что мне страшно.Он слушает меня, а потом нагибается, чтобы поднять короб. Его горящие глаза втемных глазницах ни на миг не отрываются от моего лица, и я вижу его длинную,кривую руку, которая начинает перемешивать кости и сверкающие камни, и онизвучат глухо и сухо, как грязные кастаньеты.

И знаешь, что мучит меня больше всего? Я ведь тогда решила,что это мой отец явился из мертвых, чтобы сделать то, что не довел до конца вдень солнечного затмения. «Давай, – сказала я ему, – делай то, что задумал, нообещай мне, что ты потом разомкнешь наручники и выпустишь меня».

Я думаю, я сказала бы то же самое, если бы даже знала, ктоон на самом деле. Рут".

Джесси на миг остановилась: ее дыхание стало судорожным, алицо покрылось потом. Она взглянула на экран, увидела это невыносимоепризнание, и почувствовала сильное желание стереть эти строки. Не потому, чтостыдилась Рут, которая их прочтет: она, конечно, стыдилась, но дело было не вэтом. Ей казалось, что, не сотри она их, это признание приобретет над нейвласть.

Джесси поставила черный указательный палец правой руки наклавишу DEL, почти нажала на нее – и отдернула руку. Разве это не правда?

– Да, – произнесла она слабым, дрожащим голосом, которыйчасто звучал в пустой комнате в часы ее плена. Только теперь она говорила не спугливой Хорошей Женой и не с мудрой Рут, а вернулась к себе самой, покончив сблужданием по лесным тропинкам памяти. Возможно, это тоже достижение. – Да, этоправда. Чистая правда.

«И помоги мне Бог. Я не стану стирать правду, – подумалаДжесси, – какой бы жуткой и мерзкой она ни показалась кому-то – в том числе имне самой, – пусть останется. Я могу не посылать это письмо, да и вообще имеюли я право травмировать сознание женщины, которую не видела многие годы, этойпорцией боли и безумия? Наверное, не имею, но не сотру эти строки. Так чтолучше закончить это письмо сейчас, сразу, пока мужество и воля не подвели».

Джесси сосредоточилась на экране и снова стала печатать.

"Брендон сказал:

– Одно ты должна понять, Джесси, и, помнить: абсолютнодостоверных доказательств у тебя нет. Да, твои кольца пропали, но ты вправепредположить, что какой-то нечистый на руку коп прибрал их.

– А что по поводу улики 2177 – спросила я. – Короба с егосодержимым?

Он пожал плечами, и я поняла, что он отступил. Он считает,что короб – просто совпадение. Так ему проще. Мысль о том, что монстр типаЖобера мог тронуть меня, была для него невыносимой. Брендон предпочелигнорировать все эти косвенные свидетельства и сосредоточиться на отсутствиипрямых улик. Он хотел доказать себе и мне, что дело Жобера лишь позволяет мнеобъяснить поразительно живые галлюцинации, которые потрясли меня, пока ялежала, прикованная к кровати, но на самом деле не имеет к нему отношения.

Однако если я поверю в это, вся моя жизнь будет разрушена.Голоса снова явятся – и не только твой или Норы, но и матери, отца, сестры,брата, детей, с которыми я училась в школе, и Бог знает кого еще! И моя жизньснова превратится в кошмар.

Я не смогла бы выдержать это. Рут, поскольку за три-четыремесяца, которые прошли с тех дней на озере, я вспомнила слишком многое, чтообычно подавляла в себе. Вот одно из воспоминаний: в те два года, которыепрошли между днем затмения и днем рождения моего брата, я слышала эти голосапочти все время. Возможно, глупая шутка Уилла послужила неким сильнымтерапевтическим средством. Конечно, не сама шутка, а то, как я отреагировала нанее, когда ударила Уилла в лицо… Но сейчас речь не о том. Ведь я провела двагода с этой кошмарной многоголосицей в моей голове, с десятками голосов,которые выносили приговор каждому моему шагу и мысли. Были среди них голосапонимающие и вопросительные, но большинство – завистливые, злобные и трусливые.Они полагали, что Джесси вполне достойна случающихся с ней бед и должна платитьвдвое за каждую удачу. Два года я мучилась с этими голосами. Рут, а потом,после случая с Уиллом, они замолкли разом.

Как могло такое случиться? Не знаю, но мне стало гораздолучше. И я поняла, что если позволю милому, доброму Брендону убедить меня, тозакончу свои дни в дурдоме на бульваре шизофреников. И на этот раз рядом небудет братика, чтобы провести сеанс шоковой терапии; на этот раз я должнасделать все сама, как сама вырвалась из проклятых джералдовых наручников.

Брендон наблюдал за мной, пытаясь понять, как я приняла егослова. Но он не смог ничего прочесть на моем лице и снова повторил ту же мысльнесколько иначе:

– Ты должна помнить, что, как бы все это ни выглядело, тыможешь ошибаться. И думаю, тебе следует привыкнуть к тому факту, что, так илииначе, ты никогда не узнаешь правду наверняка.

– Я так не думаю.

Он поднял брови.

– Есть прекрасный шанс выяснить все наверняка. И ты мнепоможешь, Брендон.

Он снова стал натягивать на лицо ту самую снисходительнуюулыбку, которая свидетельствует об убеждении мужчины в глупости женщин.