— Логично. Но ты все равно — куча дерьма.

— Или иди, или оставайся. Но прекрати меня обзывать.

— Ты забыл одну вещь, — со злостью выдавил Эдди.

— Какую?

— Сказать, чтобы я начинал взрослеть. Так мне Генри всегдаговорил. «Пора бы тебе повзрослеть, малыш».

Стрелок улыбнулся — странной, усталой, но все же хорошейулыбкой.

— Мне кажется, ты уже повзрослел. Так ты идешь или тыостаешься?

— Я иду, — сказал Эдди. — А что ты собираешься есть? Она всеподъела, что у нас было.

— Вонючая куча дерьма как-нибудь выкрутится. Куча дерьмаименно этим и занималась на протяжении многих лет.

Эдди отвел взгляд.

— Я… ты прости меня, Роланд, за то, что я так тебя обозвал.Просто… — он вдруг рассмеялся. — Это был очень тяжелый день.

Роланд опять улыбнулся.

— Да уж. Тяжелый.

5

В тот день они шли с приличной скоростью, они выжали из себявсе, что можно, но к концу дня, когда лучи заходящего солнца разлились золотистойдорожкой по глади моря, никакой двери не было и в помине. И хотя Одеттатвердила ему, что она вполне в состоянии выдержать еще полчаса пути, Эддирешил, что на сегодня хватит, и помог ей выбраться из коляски. Он отнес ее наровную площадку, достал из коляски сидение и подушки и устроил ей постель.

— Боже мой, как хорошо прилечь, — вздохнула она. — Но… — онавдруг нахмурилась. — Я все думаю, как он там, Роланд, ведь он же совсем один, имне как-то не по себе. Кто он, Эдди? Что он такое? — Чуть погодя она добавила:— И почему он всегда так кричит?

— Просто характер такой, — ответил Эдди и, не сказав большени слова, пошел собирать камни. Роланд вообще никогда не кричит. Правда, утромсегодня он крикнул — К такой-то маме патроны! — но больше он не кричал ни разу,так что воспоминания Одетты были ложными воспоминаниями… она вспоминала товремя, которое она пробыла Одеттой.

Он набил омаров в три раза больше обычного, как и советовалстрелок, и при этом он так увлекся, что едва успел увернуться от клешничетвертого, который подкрался к нему незаметно справа. Увидев, как чудищещелкнуло своей клешнею в том месте, где только что стояла его нога, Эдди ещеподумал о недостающих пальцах стрелка.

Он приготовил ужин на костре, сложенном из сушняка, — наблизлежащих холмах, покрытых густою растительностью, найти достаточно дров былоделом приятным и легким, — еще до того, как последние отблески уходящего дняпогасли на западном горизонте.

— Смотри, Эдди! — вскрикнула она, показывая наверх.

Он поднял голову и увидел одинокую звезду, что сияла наночном небе.

— Правда, красиво?

— Да. — Внезапно, безо всякой причины, у него на глазанавернулись слезы. Где он был всю свою проклятую жизнь? Где он был, что онделал, с кем проводил свое время, и почему вдруг все это стало ему противно,как будто всю жизнь он провел в большой яме с дерьмом?

Ее лицо, поднятое к небесам, было красиво до невозможности,до жути: неопровержимая красота в мягком мерцании ночного костра, красота, окоторой не ведает та, кто отмечена ею, а лишь смотрит на небо, на единственнуюзвезду широко распахнутыми в изумлении глазами и тихо смеется.

— Вижу первую звезду, по секрету ей шепну, — произнесла онаи умолкла, взглянув на Эдди. — Ты знаешь, Эдди, откуда это?

— Да, — сказал Эдди, не подняв головы. Голос его прозвучалвполне сносно, но если бы он поднял голову, она бы увидела, что он плачет.

— Тогда давай вместе. Но тебе нужно смотреть на нее.

— О'кей.

Он вытер слезы ладонью и запрокинул голову. Теперь онивместе смотрели на единственную в ночном небе звезду.

— Вижу первую звезду…

Она поглядела на Эдди, и продолжили они вместе:

— По секрету ей шепну…

Она протянул руку, и он взял ее. Их руки сплелись: красивая,цвета светлого шоколада, и красивая, белая, точно грудка голубки.

— У меня, звезда ночная… — проговорили они торжественно водин голос, взявшись за руки, как двое детей, которым еще предстояло статьмужчиной и женщиной, когда совсем стемнеет, и она спросит, спит он или нет, ион ответит, что нет, и она попросит, чтобы он обнял ее, потому что ей холодно,— … есть желание одно.

Он посмотрели друг на друга, и он увидел, как по щекам еетекут слезы. И он тоже заплакал, уже не стыдясь своих слез. Стыд прошел,сменившись невыразимым облегчением.

Они улыбнулись друг другу.

— Я тебе его доверю, пусть исполнится оно, — сказал Эдди ипро себя подумал: Чтобы всегда ты была со мной.

— Я тебе его доверю, пусть исполнится оно, — отозвалась онаи загадала: Если мне суждено умереть здесь, пусть моя смерть будет легкой ипусть этот замечательный человек будет рядом со мной.

— Прости, что я плачу, — сказала она, вытирая глаза. — Явообще редко плачу, но сегодня…

— Сегодня был очень тяжелый день, — закончил за нее Эдди.

— Да. И тебе, Эдди, надо поесть.

— И тебе тоже.

— Надеюсь, больше меня не стошнит.

Он улыбнулся ей.

— Думаю, нет.

6

Потом, когда чужие галактики закружились над ними в своеммедленном танце, они оба узнали в первый раз в жизни, каким сладким и полнымможет быть акт любви.

7

На рассвете они отправились дальше, стараясь ехать как можнобыстрее, и к девяти часам Эдди очень пожалел о том, что не спросил у Роланда,как быть, если, когда они доберутся до места, где гряда гор подступает вплотнуюк воде, двери не будет. Вопрос весьма важный, поскольку они приближались уже кконцу пляжа — в этом не было никаких сомнений. Горный кряж, вытянувшийся подиагонали, подступал все ближе к морю.

Собственно говоря, пляжа как такового уже давно не было:грунт под ногами стал твердым и достаточно ровным. Какая-то стихия

— может быть, думал Эдди, воды, стекавшие с гор или сильноенаводнение в сезон дождей (правда, за время его пребывания в этом мире с небане упало ни капли дождя; пару раз собирались тучи, но каждый раз их разносиловетром) — сгладила выступы скал.

В половине десятого Одетта вдруг закричала: