До смерти перепугавшись, Саша вскочила с ковра и схватилаСтепана за толстое запястье.

— Степа, я совершенно не хочу сказать, что это ты… Я дажетолком ничего не видела, только этот дурацкий фонарь. Да я далеко была, я дажене знаю… Степ, ты только не думай, что я все это выдумала, чтобы отвестиподозрения от себя!

— Я не думаю, — сказал Степан с досадой и посмотрел надлинные пальцы, стиснувшие его запястье. Он ничего к ней не испытывал, кромепочти что отцовской жалости и сочувствия.

Надо же так вляпаться!.. Да еще муж этот гребаный! И шантажтут, и осведомленная сиделка, и упаковка от снотворного в мусорном ведре!..

Куда бедной старухе Агате Кристи до офис-менеджера компании«Строительные технологии»! Не доросла.

Почему-то эта самая старуха его развеселила.

— Ладно, мужики. Будем думать, больше нам ничего неостается. На работу все-таки советую всем время от времени ходить. Никто незнает, что там у нас творится?

Никто не знал, но все выразили готовность немедленно поехатьи выяснить лично. В Сашином обществе оставаться никому не хотелось, дажеЧернову.

Все же на лестницу Степан с Беловым вышли раньше Чернова,который все порывался что-то такое сказать совсем понурившейся Саше.

— А дело-то темное, Степа, — сказал Белов, внимательноизучая побитый пластик лифтовых дверей. Степан искоса на него глянул. — Может,Муркина она в котлован и не толкала, но с мужем обошлась вполне в духе… МарииМедичи.

Степан молчал, и Белов продолжил осторожно:

— Нужно все это как-то проверить, Степа. Ведь Петрович тожеот чего-то помер, а мы так толком и не знаем, от чего…

Они посмотрели друг другу в глаза и больше не обменялись ниединым словом.

К субботе у Ингеборги обычно накапливалась куча дел.Справиться с ними на неделе не было никакой возможности — все время отнималовоспитание Ивана Степанова.

Иногда она так уставала от этого самого воспитания, что сбольшим трудом боролась с искушением попросить расчет и больше никогда небраться за выращивание чужих детей.

«Славный, одинокий и очень ранимый мальчик» время от времениначинал выкидывать какие-то фортели и становился совершенно невыносимым, как,например, вчера, когда в припадке капризного буйства сдернул со стола телефон.Блестящая пластмасса жалобно ахнула, и посредине корпуса образоваласьбезобразная трещина. И преступник, и нянька некоторое время молча созерцаликартину разрушений, а потом Иван глянул на Ингеборгу горестно и тихонько заскулил,постепенно осознавая всю глубину приключившегося несчастья.

Кое-как они помирились и отнесли, телефон в ближайшуюремонтную мастерскую.

Вечером приехал папаша, как всегда недовольный всем насвете, всыпал Ивану за разбитый телефон, рявкнул на Ингеборгу, котораяпопыталась его защитить, и достал с антресолей какой-то древний телефонныйаппарат, призванный, очевидно, служить заменой, если что-то случалось с этим,новым и элегантным.

Ингеборге до смерти хотелось узнать, что у них происходит напочве убийств и чрезвычайных происшествий, но расспрашивать его после того, какон наорал на Ивана и как следует рявкнул на нее, было невозможно. Она быстрособралась и уехала домой.

А теперь вот стоит над кучей выстиранного белья и третий часвозит утюгом.

Туда-сюда. Сюда-туда.

От этой работы запросто можно спятить.

Интересно, как люди работают в прачечных? Или там вручнуюникто ничего не гладит? Или их оттуда пачками отвозят в сумасшедший дом?

Все утро она ждала, что позвонит Павел Степанов и скажет,что, как обычно, должен уехать и ей придется посидеть с Иваном. Она сначалавыскажет ему все, что думает, и даже еще немного сверх того, а потом соберетсяи поедет на станцию метро «Китай-город», в тихий центр, где весенним днемсовсем мало народу, и пойдут они с Иваном гулять на Чистые пруды, а может,поедут куда-нибудь…

Павел Степанов не позвонил, и она третий час гладит белье.

Туда-сюда. Сюда-туда.

Как бы узнать, разобрался он со всеми своими убийствами,подозрениями и той девицей, о которой сказал: «Она близкий человек»? Или всееще продолжает мучиться?

Иногда у него сильно болит голова.

Однажды Ингеборга своими глазами увидела, как боль грызетего голову изнутри, хотя он не жаловался. Он поздоровался с ней, швырнулпортфель, прошел мимо и лег па диван, как был, в пиджаке и ботинках. Лицо унего было желтое и кое-где серое, а глаза совсем больные.

Иван моментально полез на него, стал тянуть за галстуки заруку, что-то громко рассказывать из своих сегодняшних событий — он лежалнеподвижно, как мертвый, и Ингеборга Ивана забрала. В тот вечер они дольшеобычного читали «Трое в лодке», и Ингеборга против воли прислушивалась к звукамв глубине квартиры — тяжелым шагам, шуму воды в трубах, свисту чайника. Там, вглубине квартиры, Павел Степанов пытался как-то сосуществовать со своейголовной болью.

Потом он заглянул к ним и неловко буркнул: «Спасибо».

Все-таки нормально общаться с ним было совершенноневозможно.

Ингеборга свернула льняную простыню. Раз и еще раз. И ещепрошлась утюгом по гладкой, приятно пахнущей ткани.

Почему ее тянет нормально общаться с Павлом Степановым?Зачем ей с ним общаться? Он совершенно ее не интересует — неприятный, вздорный,вечно всем недовольный человек из другого мира.

Или интересует?

Да. Наверное, интересует.

Сильно струсив, Ингеборга дернула утюг за электрическийхвост и выдернула его из розетки. Хвост болтался у нее в руке, толстый, белый,с солидной блестящей вилкой.

Чем этот интерес может ей грозить? Ничем — если она станетжестко и правильно себя вести.

Никаких контактов, кроме согласований расписания для Ивана.Никакого сочувствия. Ей не может быть дела до того, болит у него голова или нети как он при этом выглядит. Никакого печенья. Правда, печенье любит Иван — нестолько есть, сколько печь, но Иван вполне может обойтись и без печенья.Никакого интереса к его делам, пусть хоть всех его работников спихнут вкотлован.

Это она сможет. У нее железный прибалтийский здравый смысл иотличное самообладание. Вполне можно и не крутить в воздухе толстым белымшнуром, рискуя попасть по чему-нибудь стеклянному.