Я переломил ствол, выбросил стреляные гильзы и вложил новыепатроны.

Его напарник выпрямился и недоуменно смотрел на меня. Ончто-то крикнул, но ветер унес его слова. Как будто задал вопрос. Но это было неважно: я собирался его убить. Я пошел к нему, а он стоял и глядел на меня.Думается, он не осознавал, что происходит. По-моему, он подумал, что все этоему снится.

Я выстрелил из одного ствола. Слишком низко. Взметнулсявихрь снега и осыпал его хлопьями. тут он завопил в ужасе и побежал, гигантскимпрыжком перемахнув через упавший на дорогу провод. Я выстрелил из второгоствола и опять промахнулся. Он исчез в темноте, и о нем можно было забыть. Онбольше не преграждал нам путь. Я вернулся к полицейской машине. – Придется идтипешком, – сказал я. Мы прошли мимо трупа, перешагнули через шипящий проводлинии высоковольтного напряжения и пошли дальше по шоссе, следуя далекоотстоящим друг от друга отпечаткам подошв бегущего человека. Кое-где сугробыбыли ей почти по колено, но она все время шла чуть впереди. Мы оба тяжелодышали.

Мы поднялись на холм и спустились в узкий проход. С однойстороны стоял накренившийся заброшенный сарай с выбитыми окнами. Онаостановилась и стиснула мой локоть.

– Вон, – сказала она и указала на противоположную сторону.

Даже сквозь рукав пальто ее пальцы впивались в мою руку доболи. Ее лицо застыло в свирепой торжествующей усмешке. – Вон там. Там.

Там было кладбище.

***

Скользя и спотыкаясь, мы вскарабкались по откосу иперебрались через занесенную снегом каменную ограду. Конечно, я бывал тут ипрежде. Моя настоящая мать родилась в Касл-Роке, и хотя она и мой отец никогдатам не жили, семейные могилы находились тут. Наследство се родителей, которыежили и умерли в Касл-Роке. Пока я был влюблен в Бетси, то часто приходил сюда,чтобы читать стихи Джона Китса и Перси Шелли. Полагаю, вы считаете, что этобыла подростковая глупость, но я так не думаю. Даже сейчас. Я чувствовал себяблизким им, утешенным. После того как Ас Меррил меня избил, я больше там небывал. Пока меня туда не привела Нона.

Я поскользнулся и упал в рыхлый снег, вывихнув лодыжку.Встал и пошел дальше, опираясь на ружье, как на костыль. Тишина былабесконечной и невероятной. Снег падал мягко, вертикально, вырастая шапками нанаклонных плитах и крестах, погребая все, кроме кончиков проржавевших скоб дляфлагов, которые вставлялись в них только в День Поминовения и в День Ветеранов.Тишина была кощунственной в своей необъятности, и в первый раз я ощутил ужас.

Она повела меня к каменному строению, примыкающему к склонухолма в задней части кладбища. Склеп. Занесенная снегом гробница. У нес былключ. Я знал, что ключ у нее будет. И он у нее был.

Она сдула снег с дверной панели и нашла скважину.Пощелкивание поворачивающихся цилиндров словно царапало мрак. Она уперлась вдверь, и та распахнулась внутрь.

Запах, обволокший нас, был прохладным, как осень,прохладным, как воздух в овощном погребе Холлисов. Мрак внутри скрывал от меняпочти все. На каменном полу валялись сухие листья. Она вошла, остановилась,посмотрела через плечо на меня.

– Нет, – сказал я.

– Ты ЛЮБИШЬ? – сказала она и засмеялась надо мной.

Я стоял во мраке и чувствовал, что все начинает сливатьсявоедино – прошлое, настоящее, будущее. Мне хотелось убежать. Убежать, крича,убежать так быстро, чтобы взять назад все, что я сделал.

Нона стояла там и смотрела на меня, самая красивая девушка вмире, единственное, что когда-либо было моим. Она сделала жест рукой на своемтеле. Я не скажу вам какой. Вы его узнаете, если увидите. Я вошел. Она закрыладверь. Было темно, но я все прекрасно видел. Внутренность освещалась медленнотекущим зеленым огнем. Он растекался по стенам, языками змеился по полу,усыпанному листьями. В центре склепа стоял гроб, но он был пуст. Его усыпалиувядшие розовые лепестки, будто после старинного свадебного обряда. Онапоманила меня, а потом указала на дверцу в глубине. Маленькую дверцу, ничем непомеченную. Она внушила мне ужас. По-моему, тогда я понял. Она использоваламеня и смеялась надо мной. А теперь уничтожит.

Но я не мог остановиться. Я пошел к этой дверце, потому чтоне мог иначе. Внутренний телеграф все еще отстукивал то, в чем я распознаюзлорадство, жуткое безумное злорадство, торжество. Моя рука, дрожа, потянуласьк дверце. Она была залита зеленым огнем. Я открыл дверцу и увидел, что было заней. Это была та девушка, моя девушка. Мертвая. Ее глаза пустым взглядомозирали этот октябрьский склеп, смотрели в мои глаза. От нее пахло украденнымипоцелуями. Она была нагой и располосована от горла до паха; все ее тело былопревращено в матку-инкубатор. И что-то жило там. Крысы. Я не мог их видеть, номог слышать их, слышать, как они шуршат внутри нее. Я знал, что вот-вот еевысохшие губы раскроются и спросят, люблю ли я. И я попятился, все мое телоонемело, а мозг обволакивала черная туча.

Я повернулся к Ноне. Она смеялась, протягивая ко мне руки. Иво внезапном взрыве озарения я понял, я понял, я понял. Последнее испытание.Последний экзамен. Я его сдал, и Я БЫЛ СВОБОДЕН!

Я повернулся назад к двери, и, разумеется, это было всеголишь пустое каменное помещение с сухими листьями на полу. Я пошел к Ноне, япошел к моей жизни. Ее руки обвили мою шею, я притянул ее к себе. И вот тут-тоона начала изменяться, словно пошла рябью, оплывая, как воск. Огромные темныеглаза стали маленькими бусинами, волосы грубыми, побурели. Нос укоротился,ноздри расширились. Тело стало бугристым и навалилось на мое. Меня обнималакрыса.

– Ты любишь? – пропищала она. – Ты любишь, ты любишь?

Ее беззубый рот растягивался, приближаясь к моему.

Я не закричал. Криков не осталось. Не думаю, что якогда-нибудь смогу закричать.

***

Здесь так жарко.

Я против жары ничего не имею, нет, правда. Люблю пропотеть,если потом можно принять душ. Я всегда считал пот чем-то хорошим, по-настоящемумужским, но иногда жара что-то прячет, насекомых, которые жалят,…или пауков. Авы знаете, что паучихи кусают и съедают своих самцов? Да-да, и сразу послесовокупления.

И еще я слышу возню в стене. Это мне не нравится.

***

У меня руку свело от писания, а мягкий кончик пера совсемразмяк. Но я кончил. И все теперь выглядит по-иному. Совершенно не так, какпрежде.

Вы отдаете себе отчет, что на некоторое время они почти меняубедили, что все эти гнусности творил я сам? Эти водители из столовой, тип стехпомощи, который спасся. Они показали, что я был один. Я был один, когда менянашли совсем заледеневшего на этом кладбище возле плит над моим отцом, моейматерью, моим братом Дрейком. Но это означает только, что она скрылась, вы ведьпоняли. Любой дурак поймет. Но я рад, что она спаслась. Нет, правда. Но выдолжны понять, что все то время она была со мной – на всем пути от начала и доконца.