— О, да, — вздохнул Каллагэн. — Мне дали выпить.

5

Руки у Барлоу сильные, противостоять им невозможно. Он тянетКаллагэна к себе, и тот вдруг осознает, что сейчас произойдет. Его не убьют.Смерть — это счастье в сравнении с тем, что ему уготовано.

Нет, пожалуйста, нет, пытается он сказать, но ни слова несрывается с его губ, только короткий жалкий стон.

— Давай, священник, — шепчет вампир.

Рот Каллагэна прижат к вонючей коже холодной шеи вампира.Тут уж не до социальных проблем, этических или расовых последствий. Толькозапах смерти и вскрытая, пульсирующая вена, выплевывающая отравленную кровьБарлоу. Никакой потери связи с реальностью, никакой постмодернистской скорби огибели американской системы ценностей, нет даже свойственного западномучеловеку религиозно-психологического чувства вины. Только желание навечнозадержать дыхание или повернуть голову, а лучше бы, и то и другое. Неполучается. Он не дышит целую вечность, кровь вампира, как краска, марает щеки,лоб, подбородок. Но тщетно. В конце концов, он делает то, что приходится делатьвсем алкоголикам, как только спиртное крепко берет их в оборот: он пьет.

Третий страйк. Ты вне игры.

6

— Мальчик убежал. Спасся. И меня Барлоу тоже отпустил. Вмоей смерти он не находил никакого смысла, понимаете. Вот и оставил меня вживых, себе на потеху.

— Больше часа я бродил по улицам города, который все большенапоминал кладбище. Вампиров первого типа немного, и это благо, потому что дажеодин такой вампир может много чего натворить за очень короткий период времени.Уже половина населения стали вампирами, а я был слишком слеп, слишкомшокирован, чтобы осознать это. И никто из новых вампиров не приближался ко мне.Барлоу оставил на мне метку, точно так же, как Бог пометил Каина, прежде чемотправить в изгнание в землю Нод. Я принадлежал ему по праву и крови, каксказал бы ты, Роланд.

В переулке у «Аптеки Спенсера» был фонтанчик с питьевойводой, из тех, которые министерство здравоохранения запретило несколькимигодами позже, но тогда ни один маленький городок не обходился без такихфонтанчика. Я смыл кровь Барлоу с лица и шеи. Постарался смыть и с волос. Апотом пошел к церкви святого Андрея, моей церкви. Я решил вымолить у Богавторой шанс. Не у Бога теологов, которые верят, что все хорошее и плохоеисходит из нас самих, но у старого Бога. Того самого, который говорил сМоисеем. Второй шанс, это все о чем я хотел попросить. Соглашался отдать за этожизнь.

Все ускорял шаг, так что к церкви не подошел — подбежал. Внее вели три двери. Я протянул руку к вредней. И тут же в глушителе какого-тоавтомобиля громыхнула обратная вспышка, раздался чей-то смех. Я отчетливо помнюэти звуки. Потому что отсекли ту часть моей жизни, в которой я был священникомримской католической церкви.

— А что случилось с тобой, сладенький? — спросила Сюзанна.

— Дверь отвергла меня, — ответил Каллагэн. — Когда яприкоснулся к металлической ручке, из нее ударила молния. Отбросила меня соступенек на бетонный тротуар. И изувечила руку, — он поднял правую, всю вшрамах руку.

— И это? — Эдди указал на лоб Каллагэна.

— Нет, — ответил тот. — Это случилось позже. Я сумелподнялся. Еще побродил по городу, вернулся к «Аптеке Спенсера», только на этотраз вошел. Купил бинты, чтобы перевязать обожженную руку. И когдарасплачивался, увидел плакат: «ПРОКАТИСЬ НА БОЛЬШОЙ СЕРОЙ СОБАКЕ».

— Он говорит про «Грейхаунд», сладенький, — пояснила СюзаннаРоланду. — Это национальная автобусная компания.

Роланд кивнул и посмотрел на Каллагэна, ожидая продолжения.

— Мисс Кугэн сказала мне, что следующий автобус направляетсяв Нью-Йорк, и я купил на него билет. Если б она сказала, что автобус идет вДжексонвилл или Ноум, или в Нот-Бургу в Южной Дакоте, поехал бы туда. Потомучто мечтал только об одном: выбраться из этого чертова городка. Плевать я хотелна то, что люди умирали или их ждало что-то похуже смерти, пусть некоторые былимоими друзьями, а другие — прихожанами. Я хотел выбраться оттуда. Можете вы этопонять?

— Да, — без малейшего колебания ответил Роланд. — Очень дажеможем.

Каллагэн встретился с ним взглядом, и увиденное в глазахстрелка, похоже, его обнадежило. Продолжал он уже спокойнее.

— Лоретта Кугэн была одной из городских старых дев. Я,должно быть, сильно напугал ее, потому что она попросила меня подождатьавтобуса на улице. Наконец, он подъехал. Я поднялся в салон и протянул водителюбилет. Он оторвал свою половину и вернул мне мою. Я сел. Автобус тронулся сместа. Мы проехали под мигающим желтым светофором в центре города, гдезакончилась первая миля. Первая миля дороги, которая привела меня сюда. Позже,где-то в половине пятого утра, за окном еще не рассвело, автобус остановился.

7

— Хартфорд, — говорит водитель. — Это Хартфорд, приятель.Стоянка двадцать минут. Хочешь выйти, съесть сэндвич или что-то еще?

Каллагэн перевязанной рукой достает из кармана бумажник ичуть не роняет его на пол. Во рту по-прежнему вкус смерти, неприятный, вкусгнилого яблока. Его надо чем-то смыть, этот вкус, если не удастся, хотя бызамазать, прикрыть, как прикрывают щербатый пол дешевым ковром.

Он вынимает из бумажника двадцатку, протягивает водителю.

— Не смогли бы вы купить мне бутылку?

— Мистер, инструкция…

— Сдачу, разумеется, оставьте себе. Пинты мне хватит.

— Я не хочу, чтобы мне заблевали автобус. В Нью-Йорке мыбудем через два часа. Там и покупайте, что угодно, — водитель улыбается. — Вэтом городе есть все, знаете ли.

Каллагэн, он более не отец Каллагэн, огненный язык,вырвавшийся из дверной ручки, однозначное тому доказательство, добавляет кдвадцатке десятку. Протягивает тридцать долларов. Вновь говорит, что ему хватити пинты, а сдачи не надо. На этот раз водитель, он же не идиот, берет деньги.

— Но только не вздумай потом блевануть, — повторяет он. — Нехочу, чтобы мне заблевали автобус.

Каллагэн кивает. Никакой блевотины, он это гарантирует. И вэтот предрассветный час водитель идет в маленький торговый центр (продовольственныймагазин — винный магазин — кафе быстрого обслуживания) при автостанции,работающий круглосуточно, о чем сообщают красные неоновые буквы вывески. ВАмерике существуют тайные хайвеи, хайвеи, недоступные глазу. Автостанция стоитна съезде, позволяющем попасть на эти неведомые дороги, и Каллагэн эточувствует. Об этом говорят ему бумажные стаканчики и смятые сигаретные пачки,которые ветер гонит по асфальту. Об этом шепчет табличка на бензонасосами, сословами: «ПОСЛЕ ЗАХОДА СОЛНЦА ОПЛАТА АВАНСОМ». На это указывает юноша-подростокна другой стороне улицы, в половину пятого утра сидящий на крыльце, положивголову на руки. Тайные хайвеи рядом и они шепчут: «Заходи, дружище. Здесь тысможешь все позабыть, даже имя, которое привязали к тебе, когда ты был ещеголым, орущим младенцем, перепачканным кровью матери. Они привязали к тебе имя,как привязывают пустую жестяную банку к хвосту собаки, не так ли? Но тебебольше нет нужды таскать его за собой. Заходи, заходи». Но он никуда не идет.Дожидается водителя автобуса, и скоро тот возвращается с пинтой «Олд лог кэбин»в бумажном пакете. Этот сорт виски Каллагэн знает очень хорошо, пинтоваябутылка стоит чуть больше двух долларов, что означает, что чаевые водителя —двадцать восемь долларов, плюс-минус четвертак. Неплохо. Но так принято вАмерике, не так ли? Даешь много — получаешь чуть-чуть. Но, если «Олд лог кэбин»уберет этот отвратительный привкус изо рта, который донимает его куда больше,чем боль в обожженной руке, тогда тридцать баксов будут потрачены не зря. Черт,на это и сотни не жалко.