— И чтоб никакой блевотины, — какой уж раз предупреждаетводитель. — Начнешь блевать, высажу прямо на автостраде. Клянусь богом, высажу.

К тому времени, когда «грейхаунд» въезжает в огромное зданиеавтобусного терминала,[32] Дон Каллагэн уже пьян. Но он не блюет. Тихонькосидит, пока не приходит время выйти из автобуса и влиться в человеческий поток,вяло текущий в шесть утра под холодным светом флуоресцентных ламп: наркоманы,таксисты, чистильщики обуви, девицы, готовые отсосать за десятку, подростки,одетые, как девушки, готовые отсосать за пятерку, копы с дубинками, торговцынаркотиками с транзисторными радиоприемниками, рабочие, приехавшие изНью-Джерси. Каллагэн вливается в него, пьяный, но тихий; копы с дубинками неудостаивают его и взгляда. В Автобусном терминале пахнет сигаретным дымом ивыхлопными газами. Урчат двигатели припаркованных автобусов. Все выглядятнеприкаянными.

Под холодным светом флуоресцентных ламп все выглядятмертвяками.

«Нет, — думает Каллагэн, проходя под табличкой с надписью„Выход на улицу“. — Не мертвяками, это не так. Ходячими трупами».

8

— Ты побывал на многих войнах, не так ли? — Эдди пристальносмотрел на Каллагэна. — Греческой, римской и вьетнамской.

Когда Старик начал свой рассказ, Эдди думал, что он будетдостаточно коротким, а потому они смогут пойти в церковь и посмотреть, что жетам хранится. Он не ожидал, что рассказ Старика тронет его за живое, не говоряуж о том, что потрясет, но именно так и произошло. Каллагэн знал такое, чего,по твердому убеждению Эдди, не мог знать никто: печаль бумажных стаканчиков,которые ветер тащит по асфальту, безнадежность надписей на бензонасосах, тоскучеловеческого взгляда в предрассветный час.

— На войнах? Не знаю, — Каллагэн вздохнул, потом кивнул. —Да, пожалуй, побывал. Первый день я провел в кинотеатрах, первую ночь — в паркена Вашингтон-сквер. Увидел, как другие бездомные укрываются газетами, и сделалто же самое. И вот вам пример того, как изменилось для меня качество и уровеньжизни. И перемены начались со дня похорон Дэнни Глика, — он повернулся к Эдди,улыбнулся. — И не волнуйся, сынок, я не собираюсь говорить целый день. Или дажеутро.

— Ты просто продолжай и расскажи все, что считаешь нужным, —ответил Эдди.

Каллагэн рассмеялся.

— Я говорю, спасибо тебе. Ага, говорю тебе, большое спасибо.А собирался я рассказать, что накрыл голову верхней половиной «Дейли ньюс» изаголовком «БРАТЬЯ ГИТЛЕРЫ НАНОСЯТ УДАР В КУИНСЕ».

— Господи, Братья Гитлеры, — воскликнул Эдди. — Я их помню.Два недоумка. Они избивали… кого? Евреев? Черных?

— И тех, и других, — ответил Каллагэн. — И вырезали свастикуна лбу. На моем вырезать до конца не успели. И это хорошо, потому что потом онине собирались ограничиться только избиением. Но случилось это через нескольколет, когда я вновь приехал в Нью-Йорк.

— Свастика, — повторил Роланд. — Символ на самолете, которыймы нашли около Речного Перекрестка? В котором сидел Дэвид Шустрый?

— Вот-вот, — кивнул Эдди и мыском сапога нарисовал свастикуна траве. Трава практически тут же распрямилась, но Роланд успел заметить, чтошрам на лбу Каллагэна действительно выглядел, как недорезанная свастика.Авторам не хватило лишь нескольких движений ножом.

— В тот день, в конце октября 1975 года, — продолжилКаллагэн, — Братья Гитлеры были лишь заголовком в газете, под которой я спал.Большую часть моего второго дня в Нью-Йорке я бродил по городу и боролся сжеланием приложиться к бутылке. Какая-то моя часть хотела бороться, а не пить.Бороться и искупить свою вину. И одновременно я чувствовал, как кровь Барлоуделает свое черное дело, проникает все глубже и глубже. Мир пах иначе, и отнюдьне лучше. Мир выглядел иначе, и отнюдь не лучше. И вкус крови Барлоу вернулсямне в рот, вкус дохлой рыбы или прокисшего вина.

У меня не было надежды на спасение души. Об этом я и недумал. Но искупление содеянного и спасение души далеко не одно и то же. Анапившись, я не мог ничего искупить. Я не считал себя алкоголиком, даже тогда,но, конечно, гадал, превратил он меня в вампира или нет. Начнет ли солнце жечьмне кожу, стану ли я поглядывать на шеи дам, — он пожал плечами, рассмеялся. —Или, возможно, господ. Вы же знаете, за кого многие держат священников. Они,мол, все, как один, геи, и горазды лишь трясти крестом перед лицами людей.

— Но ты не вампир, — заметил Эдди.

— Даже не третьего типа. Просто меня вываляли в грязи.Только изнутри. От меня всегда будет нести вонью Барлоу и я буду видеть мир,каким видят его ему подобные, в оттенках серого и красного. Красный —единственный яркий цвет, который я мог различать долгие годы. Все остальные — вполутонах.

Наверное, я искал один из офисов «Менпауэр», вы знаете,компании, которая нанимает людей на один день. В те дни силы мне хватало, да ия был гораздо моложе.

— «Менпауэр» я не нашел, зато наткнулся на заведение, котороеназывалось «Дом». На углу Первой авеню и Сорок седьмой улицы, недалеко отздания ООН.

Роланд, Эдди и Сюзанна переглянулись. Чем бы ни был этот«Дом», находился он менее чем в двух кварталах от пустыря. «Только тогданикакого пустыря там не было, — подумал Эдди. — В 1975. В семьдесят пятом тамнаходился магазин деликатесов „Том и Джерри“, который специализировался наобслуживании различных торжеств». Он пожалел, что рядом нет Джейка. Пареньпросто подпрыгивал бы от волнения.

— А чем занимались в этом «Доме»? — спросил Роланд.

— Это не компания и не магазин. Ночлежка. Не могу сказать,что единственная на Манхэттене, но готов спорить, что одна из немногих. Я тогдапрактически ничего не знал о ночлежках, что-то слышал, когда служил в первоммоем приходе, в Лоуэлле, но со временем значительно пополнил багаж знаний насей предмет. Познакомился с системой с двух сторон. Бывали времена, когда яразливал суп в шесть вечера и раздавал в девять одеяла; а в другие времена яполучал суп и спал под теми самыми одеялами. После проверки волос на отсутствиевшей.

Есть ночлежки, куда не пускают людей, от которых пахнетспиртным. А есть такие, куда тебя пустят, если ты скажешь, что последние двачаса не брал в рот ни капли. Есть и такие, куда берут любого зассанного изасранного пьяницу, при условии, что обыщут у дверей и отберут выпивку. А послеэтого отправят в специальное помещение к таким же обитателям дна. Ты не сможешьуйти, если вдруг передумал, и ты ничем не удивишь своих соседей, если тебявдруг начнет трясти или по углам будут мерещиться зеленые человечки. Женщинпускают далеко не во все ночлежки. Слишком велика опасность изнасилования. Иэто лишь одна из причин, по которым на улицах умирает больше бездомных женщин,чем мужчин. Так, во всяком случае, говорил Люп.