«Город» – слово гордое, предполагающее наличие перекрёстков,площадей, казённых учреждений и хотя бы двух-трёх тысяч обывателей. ВСплитстоуне ничего этого не было. Ближайший к Дрим-вэлли город представлялсобою одну-единственную улицу, над которой вилась жёлтая пыль. Две шеренгидощатых домов в один-два этажа, на задах – загоны для лошадей да сараи.

Взобравшись на козлы, чтоб обзор был получше, Фандоринразглядывал поселение, неуютно расположенное на склоне пологого холма.

Кучер поморщился и от Сплитстоуна отвернулся, всем видомпоказывая, что считает ниже своего достоинства смотреть на столь убогоезрелище.

А Маса изрёк:

– У нас в России про такую дыру даже не сказали бы«село», раз церкви нет.

Церкви, в самом деле, не было, лишь какая-то облезлаябашенка с колоколом, однако без креста на шпиле. Может, сигнальная?

– Когда-то здесь, наверное, жило много людей, –продолжил делиться наблюдениями японец, показывая на обширное кладбище,утыканное покосившимися камнями. – Но большинство поумирали.

Эраст Петрович спросил у кучера:

– Очевидно, Сплитстоун знавал лучшие времена?

– Сомневаюсь, сэр. Лучших времён здесь никогда не было,и вряд ли они настанут, – брезгливо ответил тот и сплюнул. – Однослово: город пастухов.

У въезда красовался огромный, изрешечённый пулями щит:

[17]

Вечное бахвальство – вот черта, которую Фандорин находил вамериканцах наиболее утомительной. Всё у них непременно most, greatest или, нахудой конец, просто great. Будто сами хотят убедить себя в собственном величии.

Единственная улочка Сплитстоуна, разумеется, называлась«Бродвей» и начиналась с той самой конторы маршала, о которой упоминалось вобъявлении.

Порядок есть порядок. Фандорин зашёл в убогий сарайчик исдал блюстителю закона, плюгавому старикашке с багровым носом, свой «герсталь».Маршал револьвер взял и даже накалякал неразборчивую расписку, но почему-товыглядел ужасно удивлённым.

Причина этой странной реакции объяснилась незамедлительно.Каждый встречный, кого Эраст Петрович видел из окна кареты, был при кобуре,даже подростки. На крыльце лавки с вывеской «ГЕНЕРАЛЬНЫЙ МАГАЗИН МЕЛВИНАСКОТТА», положив ноги на перила, сидел человек с погасшей сигарой во рту – таку него револьверов было даже два, непонятно зачем. Из-под низко надвинутойшляпы поблёскивали глаза, смотревшие прямо на чужака.

Впрочем, в желающих полюбоваться шикарным экипажем нехваткине было. Мужчины в широкополых шляпах и сапогах со шпорами провожали каретувзглядами. Многие пялились из окон. Замысел мистера Стара явно удался: егопредставителя встречали по одёжке. Но молча – зеваки не произносили ни слова,лишь сосредоточенно работали челюстями, время от времени сплёвывая коричневуютабачную слюну.

Кучер остановил першеронов посередине городка, между двумясамыми большими зданиями – тоже деревянными, но с некоторой претензией надекоративность. То, что слева («Салун Голова Индейца»), было украшено колоннамии балкончиками, а расположенное справа («Ресторан, Салун и ГостиницаГрейт-Вестерн») брало многоцветьем – на фасаде развевалось целых четырезвёздно-полосатых знамени плюс большущий флаг штата Вайоминг: белый бизон насинем поле.

Памятуя о слове, данном красной жемчужине прерий, Фандоринвелел Масе нести чемоданы направо. Кучер попрощался, кое-как развернул свойгромоздкий экипаж, чуть не своротив террасу одного из салунов, и величественноукатил прочь из жалкого «города пастухов».

Фандорин хотел вслед за камердинером подняться на крыльцо«Грейт-Вестерна», но сзади вдруг послышалось:

– Эраст Петрович? Господин Фандорин?

На ступеньках «Головы индейца» стоял пожилой мужчина снеряшливой жидковатой бородой. Он смотрел на приезжего с умильной улыбкой. Дажеесли бы этот человек не заговорил по-русски, в его национальной принадлежностине могло возникнуть ни малейших сомнений. Из-под бесформенной белой панамы, вкаких обычно гуляют ялтинские отдыхающие, свисали по-мужицки стриженные волосы;толстовка подпоясана узорным ремешком; плисовые штаны заправлены в яловыесапоги бутылками – американцы таких производить не умеют.

Фандорин слегка поклонился, и незнакомец заулыбался ещёприветливей.

– Добро пожаловать в наши Палестины! Луков, КузьмаКузьмич. Председатель общины «Луч света».

Соотечественник просеменил через дорогу и сунул белую,удивительно мягкую для фермера руку.

– Сердечнейшее рад! Так ждали, так ждали! Приехал сюдав волость забрать из бакалейки деливери, а на телеграфе кейбл от драгоценногоМаврикия Христофоровича. С утра вас дожидаюсь. Уж и ланч в ресторации заказал,самый обильный, с вином – в знак гостеприимства. – Он широким жестомпоказал на «Голову индейца». – Милости прошу откушать, с дорожки. Трисмены блюд, и даже с вином!

Когда Фандорин попробовал уклониться от «самого обильноголанча», Кузьма Кузьмич заволновался:

– Ну как же, как же! Это не по-нашему будет, непо-русски! Я и деньги вперёд заплатил, из общественных средств – правлениесанкционировало, ради дорогого гостя. Фул-корс, три смены блюд! С вином!

Он особенно напирал на вино, очевидно, полагая, что всечастные детективы падки на выпивку. А может быть, обед с вином был для коммунынешуточной тратой. Это последнее соображение стало для Эраста Петровичарешающим.

– Премного б-благодарен, – сказал он и последовалза Луковым в «Голову индейца», тем самым отрекшись и от данного слова, и отчудесного японского обеда (рисовые колобки, маринованные овощи, зелёный чай),который Маса теперь слопает в одиночку.

– А что ж вам на хоутел тратиться? – ворковалпредседатель, забегая вперёд и открывая половинку двери. – У нас бы вдолине и остановились.

– Здесь т-телеграф, – коротко объяснил Фандорин,осматривая «ресторацию».

Заведение относилось к разряду самых невзыскательных. ВРоссии его назвали бы даже не трактиром, а кабаком или пивной, посколькуглавное место здесь занимала длинная стойка с бутылками и стаканами.