Алина подняла дочку с пола и откинула ей волосы — открылось хорошенькое, хоть и грязное личико девочки.

— Нам тут некогда ребят причесывать с утра до вечера, как у некоторых водится.

Алина явно намекала на то, что Анна Кививуори баловала свою дочь. Но Отто сделал вид, будто не понял намека.

— Такое красивое личико надо все-таки открыть. Надо хоть немножко причесать эту головку. Если не сейчас, то попозже, когда мальчики начнут на нее поглядывать.

И свершилось чудо. Алина посадила девочку на кровать, убрала ей волосы назад и заговорила уже совсем другим, словно оттаявшим голосом:

— Кто знает, в каком аду еще ей доведется жить? В чьи руки попадет она на мученье?

На последнем слове голос Алины задрожал и она едва-едва удержалась, чтобы не расплакаться.

Все это было настолько тяжело, что Халме постарался как можно скорее закончить разговор и уйти.

IV

У Теурю справляли воскресенье. Хозяйство было большое и богатое, и работники жили отдельно, в особом флигеле, стоявшем по другую сторону двора. Прекрасный каменный хлев был выстроен еще при отце нынешнего хозяина. В свое время постройка этого хлева явилась великим событием для всей деревни. Выкрашенный красной охрой жилой дом был длинный, бревенчатый, с двумя закрытыми крыльцами.

Хозяйка сидела во главе стола и пела тоненьким голоском: «Веди-и-и меня, го-осподи, во-о-ля твоя-а-а...»

По воскресеньям, когда не ходили в церковь, у них было принято вот так петь молитвы дома. Хозяин сам не пел, но слушал, сидя в кресле-качалке. Он только что прочел до последней строчки приходскую газету и, слушая духовную песнь, думал о собрании правления банка, объявленном в газете. Теурю был довольно высокий, жилистый мужчина лет сорока пяти. Лаурила называл его косомордым, и действительно, одна щека его узкого лица казалась более впалой.

Когда в дверь к ним постучали, хозяин с хозяйкой немало удивились. Они настолько не привыкли к гостям, что хозяин едва не поперхнулся, крикнув:

— Войдите!

Увидев, что за гости к ним пожаловали, супруги переглянулись.

— Садитесь.

— Спасибо. О, у вас и скамейки покрашены после моего последнего визита.

— Да так, слегка... Чтобы легче было мыть. Но вы были у нас давно. Вы, Халме, уже который год не ходите работать к заказчикам.

— Да. Гораздо удобнее работать у себя дома.

— Понятное дело.

— Значит, так. Хм... Чтоб уж, как говорится, сразу взять быка за рога. Вы знаете, что мы организовали в деревне рабочее товарищество. Одну из своих задач товарищество видит в том, чтобы стараться уладить трудовые конфликты. У вас возникли разногласия с Лаурила, который является членом нашего товарищества, и мы считаем полезным обсудить это дело с вами. Если бы нам удалось найти какую-то возможность соглашения, это, по-моему, послужило бы к выгоде обеих сторон.

На щеках хозяина выступили красные пятна, и, оттолкнувшись ногой, он стал раскачивать качалку.

— Да-а... Но дело, видите ли, в том, что никаких разногласий нет. Я решил прогнать торппаря, на что я, конечно, имею полное право. И мне это не вдруг взбрело на ум, так что и говорить тут нечего.

Анттоо сделал движение, порываясь что-то сказать, но Халме остановил его взглядом. Ведь Анттоо строго предупреждали, что он не должен вмешиваться в разговор, пока не будут использованы все средства разумного убеждения.

— Но так ли уж это необходимо? Разве обязательно ставить лавку на этом месте? Ведь у вас есть еще земля здесь же рядом, у дороги. Мы понимаем, конечно, что лавка должна находиться вблизи деревни, но места хватит и для лавки, и для торппы.

Хозяйка хотела было что-то ответить и уже открыла рот, но хозяин опередил ее:

— Да. Места, конечно, для лавки хватило бы. Но я хочу дать брату заодно уж и землю для хозяйства. Он думает завести корову, ну и картошки там посадить для себя и все, что нужно.

Хозяин выдержал паузу, толкнул об пол ногой и, покачиваясь, продолжал:

— Насколько мне известно, это моя земля. Так что я не совсем понимаю... Да и не лавка главное... Мне просто надоело... Я не желаю выслушивать... Если бы он еще жил по-человечески... Но теперь я уже твердо решил. Да и ради чего это я буду терпеть ругань от своего торппаря.

— И я не желаю слушать его злобные насмешки... —выкрикнула наконец хозяйка.

Но тут уж и Анттоо не выдержал:

— Сатана!.. А я буду ругаться, пока со мною так обходятся. Кто же, черт подери, сможет терпеть эти вечные попреки? То мой конь не тянет вровень с хозяйскими, то я сам бездельничаю. Мальчишка бегает, шпионит за мной, липнет, как муха. Я с работой справлялся, ты сам знаешь. Ты ни в одном деле не мог за мной угнаться. Так что молчал бы уж. Исстари ведется, что нельзя от другого требовать больше, чем от себя. Если хозяин выходит в поле, торппарь должен равняться по нему. Но ты же мне проигрывал столько раз, так какого же дьявола тебе еще нужно от меня?

С трудом сдерживаемая злоба выплеснулась наружу. Расправив на коленях передник, хозяйка начала:

— До чего же дошло неуважение, если в чужой дом являются скандалить? Неужели человеку и дома не дадут покоя?

Хозяин перестал раскачиваться и, наклонившись, уперся локтями в подлокотники, стараясь говорить как можно сдержаннее:

— Я свое слово сказал. Больше я не стану с тобой пререкаться, но весной ты уйдешь. Я поступлю с моей землей так, как найду нужным.

— Нет же, дьявол, не будет по-твоему. Я в суд пойду. Землю эту мать моего деда получила от родителей в приданое, и ты это прекрасно знаешь. Если говорить по справедливости закона, так торппа принадлежит мне как наследственное имение. Если действительно встать на точку закона, то выйдет, что я работал на тебя даром: вся поденщина — это просто мой подарок тебе!

Отто, не проронивший до этого ни слова, спросил у Теурю:

— Это действительно так? Значит, это как бы наследственная торппа?

— Дело такое. Когда-то этот участок и верно дали хозяйской дочери с мужем. Но, судя по всему, да и со слов известно, надел этот считался обыкновенной торппой. Иначе, ежели бы эту землю дали в собственность, на то были бы составлены бумаги. Так мне говорил отец. Так же и я сдал им торппу. Никакого права собственности у них не было с самого начала,