Марина уронила листки. Она почти не дышала от боли. Ипочему-то самым мучительным было то, что Джессика каким-то непостижимым образомпочти слово в слово повторила то, что Марина сказала бы Десмонду. Готова быласказать!

В этом было нечто унизительное, оскорбительное, почтипостыдное! Как если бы они с Джессикой обе вдруг пришли к Десмонду и легли передним, обнажив тела и раздвинув чресла: выбирай! И он бы задумчиво глядел, какони лежат, трепеща от желания и нетерпения: невеста его брата – и его жена.

Жена!

Марина привскочила на постели, словно это слово ударило ее –и вмиг вернуло к жизни. Она его жена! Она ведь совсем забыла, что главнымусловием их договора была свобода ее выбора. Ее! Только от нее зависит, какаяучасть постигнет Десмонда 31 июля: или венчание, или смерть. Ну так ни то нидругое. То есть не 31 июля! Лорд Десмонд Маккол обвенчается со своей русскойкузиной Марион Бахметефф… завтра же. В домовой церкви. Без соблюдения этихдурацких английских приличий. И узнает он о решении своей судьбы нынче. Нынчеже вечером, и не где-нибудь, а в садовом павильоне. В том самом, где емуназначила свидание Джессика. Да-да, все будет как в романе: дама, явившись насвидание, застанет возлюбленного с другой… Но этой дамой будет не Марина! Еюпредстоит стать Джессике. Явившись в павильон в десять вечера, она попадет всамый разгар любовного свидания, которое началось немного раньше! И за этот часДесмонд узнает о том, что завтра у него свадьба, а также о том, что егоневеста-жена влюблена в него без памяти.

Лицо Глэдис, стоявшей с видом печального сочувствия, изрядновытянулось, потому что мисс Марион, только что бывшая полумертвой от горя,вдруг расхохоталась и ринулась к секретеру, где стоял бювар. Обмакнув перо вчернильницу, Марина перечеркнула в письме цифру 10 и написала сверху размашистодевятку, а потом, помахав листком в воздухе, чтобы чернила быстрее просохли,свернула его по сгибам и сунула совершенно ошеломленной Глэдис.

– Вот. Теперь ты можешь отнести это милорду. Иди, чтостоишь? – И она неторопливо направилась к ванне.

– Но, мисс! – взмолилась Глэдис, прижав руки кгруди. – Второй-то листок остался у вас…

Она отпрянула, так стремительно обернулась к нейвышеназванная мисс.

– Если ты кому-то пикнешь про второй листок, –прошипела Марина, сузив глаза, – если вообще пикнешь, что я знаю прописьмо… – Она с трудом перевела дыхание, и Глэдис начала пятиться кдвери. – Eсли ты… я убью тебя, так и знай! – закончила Марина суровои просто.

И Глэдис, очевидно, поверила, потому что в следующую жеминуту ее и след простыл. Стоптанные каблучки Джессикиных туфелек дробнозатопотали по коридору, а Марина первым делом подошла к камину и швырнула вогонь любовные бредни «неутешной вдовы».

Как ни странно, ей стало легче.

* * *

О чем бы она ни думала с утра, ничего путного не надумалосьда и не сделалось. Весь день так и изошел в нетерпеливом хождении из угла вугол. Она не пошла к чаю, не вышла обедать – ей подали в комнату, но не Глэдис– лакей, а когда Марина попросила позвать горничную, ей ответили, что девушкаотпросилась в деревню навестить заболевшего отца. Так и не удалось вызнать,передала ли Глэдис письмо, прочел ли его Десмонд… Надо думать, прочел. И теперьтеряется в догадках: что за туману напустила Джессика? Спросить ее Десмонд неможет – она ведь наверняка и из комнаты не выходила, избегая вопрошающеговзгляда Десмонда. А может быть, он и не путается в догадках? Может быть, письмоДжессики – лишь ответ на его тайные и давние мечтания и он прекрасно знает, кчему быть готовым?..

Ох, какая тоска взяла Марину при этой мысли, какая тоскатоскучая! Решимость ее преизрядно ослабела, и слезы опять поползли, однако,вспомнив, что с ее лицом от слез всегда делалось, она с трудом их усмирила,принялась пристраивать примочки к векам, потом долго-долго причесывалась, потомзанималась своим туалетом (впрочем, это потребовало от нее забот не в примерменьше), – словом, как-то время провела, и едва стрелки на часах, стоящихв углу ее комнаты, задрожали на половине девятого, как Марина бесшумно, будтотот самый пресловутый призрак леди Элинор, коего ей так и не привелось увидеть,ринулась по коридору.

Где-то из бокового хода прянул было под ноги Макбет, которыйсловно бы учуял очередное приключение и норовил принять в нем участие. Марина,соскучившаяся по своему белому приятелю, приостановилась погладить кота,почесала его за ушком… и сурово сказала: «Брысь!» У нее сделалось тяжело надуше, словно предавала она единственного друга, однако там, куда она шла, онбыл бы вовсе не ко двору, мог только помешать, а потому она брыськала на негодо тех пор, пока это новое русское слово прочно не запало в Макбетову память ион не ушел от нее, гордо задрав хвост, распушив его и вдобавок недовольноповодя им из стороны в сторону. Но Марине было не до капризов: время уходило, иона уже прямиком побежала в сад, решив непременно явиться на место свиданияраньше Десмонда.

Павильон, о котором шла речь, она давно приметила: изящный,округлый, в греческом стиле, напоминающий некий чудный маленький храм.Наверное, в другую пору года, при цветении розовых кустов, он был простоочарователен, а сейчас, в темноте, исчерканный черными тенями голых ветвей,стоящий далеко в стороне от замка и даже прикрытый от него холмиком, павильонпочему-то напомнил Марине приснопамятную баньку в бахметевском саду, где онакогда-то ворожила на свою судьбу… гляньте только, чего наворожила! Впрочем,чепуха. Какое сходство между этими двумя зимами – одной ледяной, метельной,другой – одетой в зелень прошлогодней травы? Между этими двумя строениями –бревенчатой неуклюжей банькой и мраморным изящным павильоном? Вот толькосостояние Маринино, что в тот раз, что теперь, одинаковое – тревожное,страшливое.

Павильон всегда казался наглухо запертым. Маринаобеспокоилась: не заперт ли он и сейчас? Но стоило ей слегка коснуться двери,как та мягко подалась под рукой, и во тьме блеснул огонек. Марина замерла: ейпоказалось, что в глубине кто-то есть, но вскоре стало ясно, что это всего лишьиграют тени перед камином. Да-да! Здесь топился камин очень жарко и с какими-тоароматическими добавками, отчего воздух был напоен сладостным духом. Слабыйогонек одинокой свечи отражался в серебряной посуде, стоявшей на небольшомстолике, и озарял роскошную постель.

Это было ложе любви, да и все здесь было приготовлено длялюбовного свидания.