Ты веришь, что пришёл в нужное место? — спросил куалькуа.

— Да.

Я пробирался среди сугробов, но тут по крайней мере былипротоптаны тропинки. Потом я заметил деталь, отличающую это место от санаториевГеометров. Чуть поодаль, за колючкой, возвышались заводские корпуса.Характерные очертания, исходящие паром трубы, слабый солнечный светпоблёскивает на широких окнах. Нет, похоже, тут не занимались выравниваниембереговой линии и прочим пересыпанием из пустого в порожнее.

Шёл я наугад и совершенно не таясь. Наверняка меня видели состорожевых вышек, но не заподозрили постороннего.

День. Плохо, что сейчас день. Завод работает. Не хотелось быобшаривать все цеха. Недолго и нарваться на пулю. Возможности куалькуа небезграничны, а тот запал, что провёл меня через Врата, может и иссякнуть. Впрочем,завод, вероятно, работает круглосуточно…

Я вошёл в первый же попавшийся барак. Охраны необнаружилось. Внутри было тепло, едва светились желтоватые лампы. Воняло. Оченьсильно воняло немытыми телами, табаком и гарью, тяжёлой, мазутной, словно нажелезнодорожном вокзале.

Задрав ствол автомата в потолок, я постоял мгновение. Сдвухэтажных нар, сколоченных из неструганого, чёрного от грязи дерева,доносился ровный слитный храп.

Как похоже оружие — во всех мирах.

Я надавил спуск, и огненная полоса ударила в потолок. Этобыло пулевое оружие, вот только пули вспыхивали, вонзаясь в преграду. Потолокзапылал, словно звёздное небо, что так славно светит над Тенью.

— Подъём! — закричал я.

Заключённые горохом посыпались вниз. Я скользнул взглядом поперепуганным лицам — простые, туповатые, таких без меры на матушке Земле.

Почему для нас матушка — Земля, а для Геометров — Солнце?

Та грань, что невозможно передать словами…

— Данилов! — закричал я. — Сашка!

Зэки отступали от меня, скучивались в углу барака.

— Сашка! — повторил я, всаживая в потолок ещё одну очередь.Потрескивали сыпавшиеся искры.

— Пётр?

Я прошёл по бараку, засунув автомат под мышку. Присел накрай кровати. Хотя бы нижнюю койку Данилов себе отстоял. Молодец.

— Привет, Пётр, — сказал он.

Данилов валялся на грубом шерстяном одеяле. Одетый — всеро-синем комбинезоне, в грубых ботинках.

— Вставайте, полковник, — сказал я. — Помощь пришла.

Данилов смотрел мне в глаза.

— А где твои эшелоны с керосином, парень?

— В заднице. Вставай. Нет никаких эшелонов, Саша. Я несобираюсь тебя выкупать.

— Это несправедливо, Пётр.

— Конечно. — Я не стал спорить. — Справедливости нет и небудет. Я забираю тебя отсюда. Если потребуется прикончить сотню охранников — яих прикончу. Веришь?

— Верю. Пётр, мы пленники своей судьбы. Понимаешь?

— Нет. Мне плевать на твои сны.

— Пётр… каждый платит по своим счетам…

Неужели это — Сашка Данилов? Всеобщий любимец. Сердцеед ипримерный семьянин. Пример для подражания молодых пилотов. Герой Крымскойвойны…

— Каждый отдаёт свой долг. Вставайте, полковник. Вы нужныродине.

— Я знаю свою цену, Петька. Тридцать цистерн керосина.

— Мазута.

— Керосина, Петя… Истребители заправляют керосином…

Я приподнял Данилова за воротник, тряхнул.

— Очнись, солдат!

Как мне сломать тебя, полковник ФСБ и преуспевающий извозчикСашка Данилов? Как вытащить из кошмара, из мира, где ты и преступник, и герой,и палач, и жертва? Как мне сломать тебя — ради тебя самого? Ради Земли?

— Нам никто не обещал справедливости, Саша…

— То-то и оно…

Он валялся на нарах, расслабленный и невозмутимый.Отстоявший право на свой кошмар. На свою персональную и заслуженную каторгу.

— Сашка…

Я готов был плакать от бессилия и ужаса. Всё напрасно. Можносжечь себя дотла. Превратить в одно-единственное желание — найти полковникаАлександра Данилова, который мне не сват и не брат. Всё можно. Только для негоэтот мир — единственно правильный и единственно реальный. Мир, в котором он всёещё платит не только за гулкий вздох вакуумного заряда, превращающего в прах «ГетманаМазепу» — символ украинских военных амбиций, но и за тех людей одной с намикрови, которым никогда не откроются Врата…

Да, Сашка, ты военный преступник. Что уж тут поделать. И ябы таким стал, родись чуть раньше. И так же корчился бы от стыда и отчаяния, незная, как можно любить родину — ещё готовую платить, но уже не готовуюзащитить…

— Сашка…

Что я могу ему сказать? Он мне в отцы годится, и никогда яне смогу стать его другом. Он одновременно и предатель, и соратник. Боец ипреступник, кавалер ордена Славы и несостоявшийся подсудимый ЛондонскогоТрибунала, где штатовцы с такой святой радостью отправляли на смерть русских иукраинцев…

Александр, победитель ты несостоявшийся, как объяснить то,что понял я? Как рассказать, что мир — хлад и сера, огонь и бич, но его всёравно надо любить, будто елей и розовое благоухание? Как поведать, что расплатаи награда теперь навсегда с нами, что нет нужды заново отыгрывать старые игры?Он не Кай, а я не Герда, пришедшая в чертоги Снежной Королевы…

— Сашка, мы все собрались вместе. Все.

Он молча кивнул.

— Дед получил новое тело. Представляешь?

Лёгкая искорка удивления в глазах.

— Причём молодое тело. Он теперь выглядит моложе тебя. Вотбудет жару его бедным оппонентам… дед всегда говорил, что ему не хватает жизнидля победы. Теперь ему хватит времени на все победы в мире.

— А Машка?

— Виснет на нём, — радостно подтвердил я. — Чего и следовалоожидать. Думаю, это ненадолго, но сейчас она на себя не похожа.

— Я тоже.

— Ты похож. Только хватит валяться. Вставай. Врата недалеко,но у нас очень короткий срок.

— На что?

— Получить зародыш Врат. И привезти его на Землю. Сильныевот-вот примут решение о её ликвидации…

— Сильные…

— Ну вставай же! Вставай, солдат! — Я уже не требовал,просил. — Сашка! Давай! Хочешь, чтобы я тут всех положил, пока тырасшевелишься? Так я положу, не сомневайся! На вышках стоят лишь те, комунравится там стоять!