— Почему вы обвиняете меня в том, что она лишится такойвозможности? Разве это моя вина? — обиделась Хидеми.

— Потому, что именно ты не желаешь отпускать ее. Тебебы хотелось обеспечить ей удобную жизнь, привязать к своей юбке, сделать так,чтобы она без опасений жила в своем крошечном мирке — робкая, старомодная,связанная по рукам и ногам бесполезными обычаями, которым научила ее твоя мать.

Отпусти ее, как пеструю птичку, и она вернется к нам… Но неподрезай ей крылья, Хидеми, только потому, что она девушка. Это несправедливо.Женщинам и без того тяжело живется. — Такие разговоры Масао вел уже давно,но жена наотрез отказывалась согласиться с ним. Собственная судьба полностьюустраивала Хидеми: в сущности, будучи женой Масао, она пользовалась неслыханнойсвободой. Но она не могла остаться глухой к его словам или к голосу собственнойсовести.

Понадобился еще месяц уговоров и упреков, но в конце кондовХидеми сдалась, согласившись отпустить Хироко в Сан-Франциско на один год.Такео предстояло устроить ее в маленькое, но превосходное во всех отношенияхженское учебное заведение в Беркли, именуемое колледжем святого Эндрю. Масаоручался, что там Хироко будет в безопасности.

Разлука обещала быть долгой, но Хидеми нехотя смирилась смыслью, что для дочери это замечательная возможность — хотя понять, почемуженщина должна учиться в университете, да еще так далеко от дома, было выше еесил. Сама Хидеми никогда не училась, но это не помешало ей отлично устроиться вжизни с мужем и детьми.

Юдзи считал идею великолепной и едва мог дождатьсяследующего года, когда надеялся отправиться в Стэнфорд.

Он думал, что его сестре крупно повезло, но его энтузиазм неразделяла не только Хидеми, но и сама Хироко.

— Разве ты не довольна тем, что твоя матьсогласилась? — доверительно спрашивал дочь возбужденный победой Масао, когдаХидеми наконец-то капитулировала и согласилась отпустить Хироко вСан-Франциско. Многолетняя битва завершилась. Хироко смущенно отмалчивалась,хотя и робко заверила отца, что благодарна ему. Тонкими чертами лица,миниатюрными кистями рук и ступнями Хироко напоминала хрупкую статуэтку. Свозрастом прелестью и утонченностью она превзошла мать, но была еще болееробкой, чем Хидеми, и, несмотря на передовые идеи отца, отличалась искреннимуважением к традициям. Она находила радость и утешение в том, чтобы следоватьдавним обычаям и обрядам. Бабушка привила Хироко глубокое уважение к ним, ноХироко и самой было удобнее придерживаться привычных традиций. Она сталаяпонкой до мозга костей, более твердой в своих убеждениях, чем ее мать. Сгодами Хидеми переняла у мужа передовые взгляды, но Хироко не выказывала к нимни малейшего интереса. Она была старомодной робкой девушкой и меньше всегохотела целый год проводить в Калифорнии. Она согласилась, лишь бы угодить отцу.

Дань уважения к нему далась Хироко дорогой ценой, но онаникогда не посмела бы ослушаться Масао.

— Разве ты не рада? — вновь повторил он, и Хирококивнула, тщетно пытаясь выглядеть воодушевленной. Пристально взглянув ей вглаза, Масао упал духом. Он хорошо знал дочь, нежно любил ее и готов был скорееумереть, чем причинить ей огорчение. — Неужели тыле хочешь за границу,Хироко? — печально спросил он. — Будь откровенна со мной. Тебе негрозит наказание. Эта поездка важна для твоего же будущего. — Кроме всегопрочего, учеба Хироко за границей означала огромные расходы — даже припрофессорском жалованье Масао, но супруги были готовы пойти на такую жертвуради детей.

— Я… — Хироко боролась со страхом от неповиновенияотцу, потупившись и сжимая губы. Она любила родителей и брата и ужасаласьпредстоящей разлуке с ними. — Я не хочу расставаться с вами, —произнесла она, и ее огромные глаза наполнились слезами. — Америка такдалеко! Почему бы мне не учиться в Токио? — Она подняла голову, и ее отецчуть не заплакал сам, увидев выражение на лице дочери.

— Потому, что в Токио ты не научилась бы тому, чего несмогла бы узнать здесь. В сущности, здесь тебе было бы лучше, чем в большомгороде. Но Америка… — начал он, и его глаза затуманились мечтательной дымкой.Масао никогда не был за границей, хотя стремился к этому всю жизнь. Двадцатьлет подряд он читал письма брата Такео и воображал себя на его месте. И теперьон хотел сделать подарок детям — бесценный подарок, лучший, какой только можнопожелать. — Ты уезжаешь всего на один год, Хироко. Единственный учебныйгод, вот и все. Если тебе там будет плохо, ты сможешь вернуться. Год — не такойуж долгий срок. Ты выдержишь. А может, тебе там понравится. Если ты останешьсяв Америке, через год туда приедет Юдзи, и вы будете учиться вдвоем.

— Но там не будет ни вас, ни мамы… Как же мне жить безвас? — выговорила Хироко дрожащими губами и почтительно опустила глаза, аотец обнял ее, как всегда, поражаясь ее хрупкости. Он мог бы обнять ее однойрукой.

— Мы тоже будем скучать по тебе, но ведь мы станемписать друг другу письма, а рядом, в Америке, с тобой будут дядя Так и тетяРэйко.

— Но я с ними незнакома.

— Они чудесные люди. — Такео приезжал в гостидевять лет назад, но Хироко почти не помнила его, а тетя Рэйко так и не смоглапобывать в Японии — она ждала младшую дочь, Тамико. — Ты их полюбишь, и яуверен, они станут заботиться о тебе, как о родной дочери. Прошу тебя, Хироко,не упускай такой шанс. Я не хочу лишать тебя этой возможности. — Ради нееМасао годами копил деньги, вел бесконечные споры, убеждая жену, но теперь, глядяна Хироко, он чувствовал себя так, словно наказывает ее. Если бы она толькопонимала, от чего отказывается!

— Ради вас я поеду, папа, — произнесла Хироко,низко поклонившись, и Масао испытал желание поднять ее, велеть навсегда забытьо давнем обычае. Хироко была слишком юной, чтобы придерживаться традиций.

— Я хочу, чтобы ты сделала это ради себя, —возразил он. — Там ты будешь счастлива, — Постараюсь, папа, —прошептала Хироко, и слеза скатилась по ее щеке. Масао чувствовал себячудовищем, отсылая от себя родную дочь, но до момента отъезда не сомневался,что в Калифорнии Хироко понравится.

В день отъезда все семейство охватило уныние, и, когда онивышли из дома, Хироко остановилась у двери и расплакалась при мысли о разлуке сродителями и братом. На минуту она задержалась, чтобы поклониться у дверейхрама, а затем последовала за матерью к машине и скользнула на заднее сиденье.Всю дорогу к Кобе Юдзи с отцом негромко переговаривались на переднем сиденье, аХироко сидела молча, глядя в окно. Мать исподтишка наблюдала за ней. Хидемихотелось чем-нибудь подбодрить дочь, выразить сожаление в том, что они,родители, могли ошибиться, но она не знала, как начать, и потому молчала. Времяот времени поглядывая на них в зеркало заднего вида, Масао досадовал на мертвуютишину на заднем сиденье. Хироко не испытывала ни возбуждения, ни восторга, онани разу не спросила ни о корабле, ни об Америке или своих родственниках.Молчала, сидя неподвижно и чувствуя, как ее душа рвется на части. При видедомов, деревьев, поросшего травой холма тоска лишь усиливалась.