тела вернулось, и я больше не получаю никакого удовольствия от капризных прыжков машины.

Только когда мы были уже на огненном мосту шоссе, Одед откинулся назад.

— Что ж, роман свой он уже не издаст. Не хочу и думать, что бы эта книга сделала с твоей сестрой. — Металл в его голосе и насмешливая фраза «роман свой он уже не издаст» — мне показалось, я слышала это в каком-то фильме.

Я позволила грузовику нас обогнать, и когда он удалился на приличное расстояние, сняла одну руку с руля и взял мужа за руку. Держа руль одной левой, я должна была еще больше сконцентрироваться на движении, теперь уже я наклонилась вперед, но не отнимала правую руку, и Одед переплел свои пальцы с моими.

— Его не найдут, — сказала я.

— Живым? Ни малейшего шанса. В такую погоду никто не пойдет в пустыню. Разве что каким-нибудь ешиботникам вздумается заблудиться в вади. Даже армия отменила маневры. Нет, в такую жару — ни малейшего шанса.

— Так найдут тело.

— Тоже не факт. Не знаю, что от него останется.

— Может, его собаки съедят?

— Может.

— Дикий зверь, — настаивала я, и мой голос звучал, как у ребенка, слушающего сказку перед сном. — Дикий зверь съест его.

— Может, зимой потоки воды унесут кости в Мертвое море. Это возможно.

Я подумала о костях и море, и больше не хотела, чтобы он умирал медленно. Я хотела, чтобы он умер быстро, как можно быстрее, что он уже мертв, и дикий зверь спешит обглодать его кости.

— Ты же понимаешь, что дело не в книге или возможности того, что он подал бы на меня в суд за нападение, — сказала я. Мне было очень важно, чтобы он понял, а в открывающемся новом времени он все мог понять.

— Дело не в этом…

— Совсем не в этом. Нисколько. Это не имеет ничего общего с чем-либо, что он мог бы еще сделать. Это вопрос чистоты. Очищения. Думай просто. Мы его стерли, вот и все. Теперь я чиста. Свободна. Это стерто.

Одед поднял наши руки с переплетенными пальцами и положил их мне на бедро. Несколько минут мы ехали так молча, а потом он сказал хриплым, но чуть более нормальным голосом:

— Так ты думаешь, что снова начнешь носить платья?

— Что?! Что ты сказал?

— Ничего, просто уже лето, а ты еще ни разу не надела ни одного из своих сексуальных летних платьев. Просто пришло мне в голову. Мне можно. Перестань смеяться!

Дом был удивительно близко, и как только мы въехали в слепящее сияние городских огней, его присутствие стало очень ощутимым: сначала мы должны найти место для парковки, может быть, я позволю Одеду запарковать машину, в этот час улица заполнена машинами гуляк, выходящих в город, а наша машина действительно не очень подходит для города. Ключ от входной двери у меня в кармане, в доме не жарко, в доме приятно, и на этот раз у нас нет сумок и пакетов, которые нужно занести.

Но потом, когда машина уже катилась как бы сама по себе по знакомой дороге, когда до чудесных повседневных действий оставалось всего несколько минут, мне в голову пришла идея, и я поняла, что чудо придется отложить — хотя бы ненадолго.

— Элинор, что ты делаешь?

Тот же хитрый шаловливый дух, который много лет назад привел меня к гинекологу, теперь повел меня в сторону отеля «Хайат». Тогда, у доктора, дух предал и покинул меня: я, как овца, опустив голову, взобралась на кресло, когда врач велел. На этот раз, сидя высоко рядом с мужем в нашем мощном вседорожнике, я знала, что не сдамся, что дух не покинет меня, и нужно сделать кое-что еще.

Я подъехала прямо ко входу в гостиницу и остановилась.

— Подождем немного. Это не займет много времени.

Мы ждали больше, чем немного. Я почти отказалась от остроумного подарка, которым намеревалась удивить мужа: еще минута, и я бы ответила на его вопросы, которые становились все более и более напряженными. Его пальцы непроизвольно барабанили по сиденью, и я была близка к тому, чтобы сдаться этой барабанной дроби, когда к нам подошел охранник. Он выглядел именно так, как должен был выглядеть, и сказал именно те слова, которые должен был сказать:

— Извините, вам нельзя здесь стоять.

Раньше играл Одед, теперь и я тоже могу, я не брошу его в игре одного. Иерусалим — маленький город, Одед ушел из Синематеки с нелюдем. Кто-то, кто знал его, вполне мог увидеть, как они уходили вместе, и запомнить это. Настала моя очередь позаботиться о нем. Позаботиться о нас обоих — по правилам нам обоим нужно было алиби.

Как непослушная девчонка, чувствуя на себе пристальный взгляд мужа, я сказала охраннику:

— Извините, мы тут кое-кого высадили, одного из ваших постояльцев. Он должен позвонить мне из своего номера и сказать, не спустится ли он, чтобы принести нам кое-что. Это займет всего секунду.

Охранник стоял на своем, а я на своем, повторяя, как пьяная, с возрастающей настойчивостью:

— Будьте другом, пойдите нам навстречу, мы торопимся, мы уже опаздываем, мы никому дорогу здесь не преграждаем. Он позвонит через минуту, будьте добры, сделайте мне одолжение.

Так я продолжала, сколько могла, споря с ним лицом к лицу о моем праве стоять там, и убедившись, что разговор запечатлелся в его памяти, изящно отступила.

— Хорошо, хорошо, мы уезжаем. Что-то он слишком долго не звонит, — демонстративно бросила я Одеду и завела двигатель.

— Ладно, я понял, понял, — сказал мой камрад в ответ на мой самодовольный взгляд. — В кино первый подозреваемый всегда тот, кого последним видят с жертвой. И раз уж мы об этом заговорили, что он должен был принести нам из своей комнаты?

— Понятия не имею. — Моя сцена была завершена, я чувствовал, что она идеальна, дух актерства во мне угас, и у меня не было никакого желания продолжать игру.

— «Понятия не имею» не годится, этого недостаточно, — осадил меня Одед командирским голосом. — Как насчет, к примеру, главы или синопсиса его книги? Допустим, это то, что он должен был принести нам: синопсис «Пол Пота от первого лица».

— Ты плохо слушал. Нет никакого Пол Пота от первого лица.

— Это слишком литературно для меня. Я тебя предупреждал, когда мы только познакомились: по литературе у меня в аттестате еле-еле восемьдесят. Ты не сможешь обвинить меня в сокрытии фактов. Может, уменьшишь кондиционер? Я замерз.

— «Моя ошибка», — пробормотала я.

— Что?

— Это то,