Конечно, такие люди не могли не импонировать Лещу, емувсегда нравились смертники, он от них с ума сходил. Я открыто посмотрела наЛеща:

– Скажите только, они действительно стоят того, чтоиз-за них погиб человек?

После недолгой паузы Лещ тихо сказал:

– Да. Они этого стоят.

Еще бы не стоили, милый Михаил Юрьевич, романтическая душа,почти что Лермонтов, за такой компромат любой уважающий себя журналист полжизниотдаст, и ни одной строки не правды, и судьба зарвавшегося московского монстраможет быть решена в несколько дней!

– Они этого стоят, – еще раз произнес Леш.

– Егор сказал то же самое. Он ничего не боялся, –прости меня, маленький человек, хотя бы после смерти ты побыл героем, – он небоялся. Он очень хотел, чтобы эти документы попали к вам. Он говорил, что выединственная не продажная компания в этой стране.

– А вы как думаете?

– Никак. Я не смотрю телевизор. Но это неважно. Я неповерила в его слова о смертном приговоре… Наверное, потому, что не смотрютелевизор. Егор сказал, что убивают и за гораздо меньший компромат. И что емуважно, чтобы эти документы попали к вам. Что за ним от самого вокзала следили,хотя он и приписал это разыгравшемуся воображению, но стоит подстраховаться.Ему сказали, что вы будете в Москве ближе к вечеру. И он решил отдать бумагимне. И если что-нибудь случится, я должна передать их вам. Если не дождусь егоу ресторана «Прага» в три часа дня. Я сказала, что останусь с ним, что мы можемотправиться туда, где много людей, что ничего не случится. Он не слушал.

Я замолчала.

– Если вам тяжело говорить, можете не продолжать.

– Нет-нет, все в порядке. Егор сказал, что документыважнее. И что пока они не переданы вам, его жизнь и жизнь людей, которые емупомогали, в опасности. И моя тоже, если я сейчас возьму их. Он сказал: тыможешь отказаться, я пойму.

– Вы не отказались.

– Я не отказалась. Мне плевать на то, что там написано,наверняка ничего нового, еще одна грязь, которая и так всем известна.Коррумпированные чиновники, которые гребут миллиарды, – кого сейчас этимудивишь? Одним выведенным на чистую воду подлецом больше, одним меньше, какаяразница? Но меня попросил об этом близкий человек, которому угрожает смерть,разве я могла отказаться, если бы это хоть как-то могло помочь ему?

Что-то новое появилось во взгляде Леща, что-то похожее насдержанное уважение. Иначе и быть не должно, работа на телевидении приучила егок ненавязчивому пафосу изложения, красивые жесты всегда трогают его; люди,подобные Михаилу Меньших, с готовностью оперируют понятиями «жизнь» и «смерть»,это именно их образ жизни. Сейчас нужно чуть-чуть сбить планку, чтобы совсем неуйти в героизм. Героизма за время, прошедшее после Приэльбрусья, у секретаршиявно поубавилось, она все-таки слабая женщина.

В глазах моих стояли слезы. Они аккуратно скатывались пощекам к подбородку. Как бы извиняясь за них, я тихо сказала:

– Вы обещали кофе.

– Да. Простите. Я сейчас.

Я видела, как он заваривает кофе, полускрытый стойкой избелого дерева. Интересно, кто же убирает такую прорву квадратных метров,подумала я, все выглядит относительно чистым и ухоженным.

…Когда он вернулся к кровати, я пыталась встать.

– Лежите, лежите, вам нельзя вставать. Голова кружится?

– Есть немного.

– Похоже, у вас сотрясение.

Сотрясение – не то слово, Игнат постарался на славу, которыйраз помянула я инструктора.

Лещ снова уложил меня в постель и заботливо накрыл одеялом.Устроившись на подушках и удобно уложив раненую руку, я взяла чашку кофе.Сделав несколько глотков, отставила ее и похвалила Леща:

– Вы прекрасно завариваете кофе.

– Я все делаю прекрасно, – в этой фразе не было инамека на кокетство, только констатация. – А сейчас отдыхайте.

Очень мило с его стороны, тем более сейчас, когда моесознание плывет, покачивается, как лодка на волнах. А для того, чтобыобработать Леща, мне нужна ясная голова.

Лещ еще не отошел от моей постели, когда раздалсянастойчивый звонок в дверь. Я вздрогнула.

– Не волнуйтесь. Это Эдик. Врач.

Эдик оказался несерьезным молодым человеком, больше похожимна бас-гитариста какой-нибудь продвинутой группы, чем на врача: длинныйнеухоженный хайр (привет Анне от старых системных хиппи), такая же неухоженнаяджинса, дешевые серьги в ушах, дешевые перстни на пальцах.

– Врач? – с сомнением произнесла я.

– Не обращайте внимания на внешность, – успокоил меняЛещ. – Лучший хирург Москвы.

– Именно, именно, – весело подтвердил лучший хирург. –Меня даже в Кремлевку звали, отказался, идиот. Ненавижу властей предержащих.Так бы и резал их скальпелем, невзирая на клятву Гиппократа. – Эдик прижал рукик груди:

– Пардон, пардон, ты не в счет, Лещарик! Тебя бы пришилмирно, ты бы у меня из наркоза не вышел. Самая милая смерть.

– И на том спасибо.

Эдик долго мыл руки – гораздо дольше, чем осматривал рану.Он аккуратно снял бинты, наложенные с вечера Лещом, мимоходом похвалив его запрофессиональную перевязку, и углубился в изучение ранения.

– Что, в спину стреляли?

– Получилось, что в плечо, – мягко поправила я Эдика;хороша была бы я сейчас, если бы Костя выстрелил как-то иначе!

– Ненавижу оружие. Ненавижу всех этих наемничков! Такбы и резал их скальпелем, невзирая на клятву Гиппократа. Но, в общем, будемсчитать, что вам крупно повезло, девушка. Пуля навылет, кость не задета, мясозаживет, будет лучше прежнего… Выше, ниже, вправо, влево, – вы бы здесь нележали и не смотрели бы на меня такими прекрасными глазами.

– Таким прекрасным глазом, – я улыбнулась. – Один, ксожалению, не видит.

– Ну, это временное явление.

– Когда ты только пострижешься, Эдинька, как тебятолько начальство терпит и пациенты не боятся? – не к месту спросил Лещ.

– Меня все обожают, Лещарик, ты же знаешь. А волосыстричь – последнее дело. Вдруг не вырастут?

– Волосы не зубы, вырастут, можешь не беспокоиться. Чтос Анной?

– Будем считать, что легко отделалась, – сказал Эдик,заканчивая осмотр и задав мне несколько вопросов о самочувствии. – Значит, так,Лещарик. Сотрясение того, что есть в этой прекрасной головке. Пока ее трогатьнельзя. Пусть полежит у тебя дня четыре, я попозже заскочу осмотрю. Сейчассделаю пару укольчиков общеукрепляющего свойства, – и постельный режим. Дальшебудем думать.

– Дальше буду думать я сама, – проявиласамостоятельность маленькая секретарша.