были играть Австрия и Пруссия в качестве надзирателей. Предполагалось, что они будут инспектировать армию, устанавливать квоты и стандарты, решать спорные проблемы. В отличие от Штадиона, Гумбольдт, однако, верил в то, что две державы могли бы сотрудничать более эффективно, если бы были отделены от Франции малыми буферными государствами, а не сами занимались обороной Рейна.

Таким образом, Австрия и Пруссия наделялись двойными функциями: им вменялось определить положение Германии в Европе совместно с Англией и Россией. Вместе с Баварией и Ганновером они должны были обеспечить в Германии внутренний порядок. В обоих случаях, однако, властные полномочия гарантов сводились к реагированию на специфические ситуации. Не должно было быть ни суверенного главы, ни германского суда, ни механизма исполнительной власти, ни всеобщего законодательного органа, ни даже конференции дипломатов, которую предлагал Генц в своем проекте 1809 года. Причину этого определить нетрудно. Для Гумбольдта нация представляла собой главным образом культурологическое понятие. В политике он был прусским государственным деятелем. Рейх предполагал слишком большую роль Габсбургов, конференция дипломатов – слишком активное участие малых государств. Кондоминиум в пределах, им предлагаемых, обеспечил бы Пруссии паритет с Австрией независимо от урегулирования территориальных вопросов и не ограничивал бы ее свободу действий в качестве крупной державы. В целом Пруссия должна была приобрести от этой схемы столько же, сколько уступала в рамках статуса европейской державы, не говоря уже о выгодах, которые она имела в плане усиления своего влияния в Германии через апелляционные суды и арбитраж. Обе эти прерогативы использовались бы по отношению к малым государствам на севере гораздо чаще, чем в сфере влияния Австрии.

Это замечание вовсе не является критикой позиции Гумбольдта, но напоминанием о том, что его часто цитируемые реверансы в адрес немецкой нации не надо смешивать с конкретным предложением решения германской проблемы. В проекте Гумбольдта было много такого, что мог бы принять даже Меттерних: приоритет внешней политики и обороны, уверенность в том, что рейх невозможно и не нужно восстанавливать, желание избежать дальнейшей консолидации малых германских государств и, что самое важное, понимание необходимости тесного сотрудничества Австрии и Пруссии не в смысле раздела сфер влияния, к чему стремились Штадион и Харденберг, но в общегерманской политике. Даже идею привилегированного статуса Баварии и Ганновера Меттерних, как мы убедимся позднее, пытался претворить в жизнь. (См. ниже, глава 10.) Лишь решимость Гумбольдта регулировать внутренние дела германских государств противоречила представлениям австрийских политиков. Совпадение точек зрения здесь неудивительно. Прусский посол в Вене в течение трех лет знакомил Гумбольдта с идеями Меттерниха, и тот не мог пренебречь ими. Наоборот, Гумбольдт отнесся к этим идеям с величайшим почтением.

Тем не менее прусского министра поразило то, какая пропасть пролегла в подходах к германской проблеме между ним и австрийцами, особенно после того, как он познакомился с идеями Генца по этой проблеме. Генц, которому по прибытии во Фрейбург сразу же попалась в руки копия меморандума Гумбольдта, направил свою критику на содержавшуюся в нем трехъярусную систему государств. При такой системе, доказывал он, к решению вопросов войны и мира придется допустить лишь Баварию и Ганновер, а это вызовет недовольство всех других государств. Еще хуже то, что проект предполагал урегулирование, как бы деликатно оно ни осуществлялось, внутренних дел государств, причем ему будут подвержены в одинаковой мере как карликовые государства, так и крупные державы. Это, по мнению Генца, вызовет нарекания со всех сторон на ущемление суверенитета. Создание лиги равных, говорил он, трудная задача при любых обстоятельствах, но начинать с равных, затем понижать статус некоторых государств и снова возвращаться к лиге равных вообще глупо. Лишь месяцем раньше Гумбольдт говорил о рейхе Габсбургов, что «это образование в короткий срок выродится в такое буйство анархии, внутренних конфликтов и интриг, что его члены перестанут понимать, который из них по рангу первый, а который – последний. То же самое можно сказать о прусско-австрийском кондоминиуме, который отличался от «империи» только участием в нем на равных Пруссии. Если деление германских государств на различные группы было необходимо, то, по мнению Генца, это следовало бы сделать посредством аннексии малых курфюршеств, желательно путем слияния родственных династий, а затем формирования альянсов среди четырнадцати (или около того) оставшихся суверенов на сугубо равной основе. Предложение было не совсем последовательным, но оно доказывало вполне определенно: Генц не был доктринером и законником, выискивающим оправдания для проекта Гумбольдта. Он был реалистом и, подобно Меттерниху, учитывал политический вес германских князей.

В ответе Генцу Гумбольдт не преминул заметить, что дальнейшие аннексии вызовут гораздо больше ожесточения, чем деликатное понижение статуса государств. Более того, он не без иронии добавил, что родственники ссорятся чаще, чем незнакомые друг другу люди. Он любезно согласился, что по другим пунктам Ганновер и Бавария могли бы быть уважены так, как желал Генц. Что касается остальных государств, то в отношении их он оставался непреклонным, доказывая, что их подчинение крупным державам не будет обременительным и не вызовет особых жалоб. В той мере, в какой это касалось германского единства, Гумбольдт, видимо, оставался корректным, но не это было главным. Стержень проблемы заключался в урегулировании прав сословий. Хотя это для всех государств, кроме самых малых, было единственной формой вмешательства в их внутренние дела, именно в этом вопросе ожидалось сильное сопротивление суверенов. Однако на регулировании прав суверенов Гумбольдт настаивал с особым упорством. Он нарисовал Генцу мрачную картину упадка общественной жизни германских государств, если не будет оказана помощь жертвам аннексии, а права других сословий не будут защищены от уравниловки и бюрократического произвола деспотов.

С заключением в ноябре во Франкфурте союзнических договоров значение восстановления корпоративного строя в бывших государствах Рейнского союза возрастало с каждым днем. Гарантируя суверенитет государств, договоры, как мы уже убедились, перечеркнули почти все надежды на восстановление иерархии владений под ненавязчивой властью императора. Любая защита прав жертв аннексий теперь исходила от конституций этих государств или, если пользоваться языком того времени, от сословной конституции. Оправившись с поразительной быстротой от поражений, понесенных во Франкфурте, пострадавшие от аннексий династии объединились для реванша. Некоторые из них, в основном из Вестфалии, организовались в группу во главе с князем Бентхаймом Штайнфурсом, чтобы потребовать от Центрального административного совета восстановления своих прав. Их усилия оказались тщетными, поскольку барон Штейн, как он ни симпатизировал им во многих отношениях, готовил для них нечто иное и покровительствовал другой организации. Идея создания этой организации, предложенная 10 декабря двумя князьями Лёвенштайнами и полдюжиной других, почти немедленно была реализована в виде официальной ассоциации жертв аннексий во главе с