Лидер германской национальной партии в Австрии, представлявший потенциального соперника Меттерниха внутри страны, вышел из этих споров удрученным. Он обнаружил, что благоволение Харденберга аристократам, ставшим жертвами аннексий, заканчивалось на прусской границе. Согласованная политика двух германских держав оказалась далеко не столь простым делом, как это представлялось ему прежде.

Таким образом, ирония состояла в том, что Меттерних обеспечил поддержку своей мирной программе скорее уступками в вопросе о судьбе Рейнской области, чем в вопросе о Саксонии. И Каслри, и Харденберг теперь проявляли заинтересованность в ведении переговоров с Наполеоном и в еще одной попытке определить цели войны. Каслри – ради обеспечения равновесия сил, Харденберг – из-за того, что, выдвигая свои претензии, он должен был знать, согласуются ли они с амбициями Александра. Каслри облегчил положение добровольной конкретизацией колониальных требований Англии, Меттерних же, со своей стороны, предложил меморандум, который напоминал союзникам об их обязательстве вести переговоры с Коленкуром и делать это на основе признания границ по Рейну, Альпам и Пиренеям.

Последняя ссылка, учитывая все, что происходило прежде, была не более чем блефом. И не произвела на царя особого впечатления. Единственное, что Александр соглашался обсуждать, был вопрос о передаче Австрии Эльзаса. А Меттерних энергично возражал против этого, опасаясь, что согласие Александра предваряло требования русских в отношении Галиции. Царь ограничился подтверждением своей прежней позиции, что конкретизированные требования отдельных членов коалиции неотделимы от условий, предъявленных Франции, а последние, в свою очередь, зависят от военной обстановки. Это было очевидное подтверждение права на территориальные захваты силой. Когда Александр отказался даже от проведения четырехсторонней встречи для обсуждения темы переговоров с Францией, австрийский министр снова пригрозил сепаратным миром. И эта угроза возымела действие, поскольку утрата Австрией своих позиций в политическом торге из-за военных успехов союзников была компенсирована ее сближением с Англией. Александр, оказавшийся в изоляции в штаб-квартире и уверенный в том, что дальнейшие военные успехи сведут на нет все принятые решения, согласился наконец на проведение четырехсторонних встреч. «Я находился на грани разрыва, – сообщал Меттерних не без самодовольства, – и все же победил».

Встречи проходили в конце января в Лангре. Меттерних продолжал блефовать, энергично отстаивая одну за другой позиции, с которыми в душе уже расстался. Он требовал прекращения боевых действий, пока ведутся переговоры и обсуждаются предложения Франкфурта в качестве исходного пункта переговоров, превозносил бонапартистский режим во Франции. Представители России – Нессельроде, Разумовский и Поццо ди Борго – педантично, но без воодушевления отвергали мирные переговоры с французами, не стеснялись отходить от переговорной основы Франкфурта, навязывая Австрии Эльзас, и конечно же выступали за свержение Наполеона. Созрели условия для внесения Каслри «компромиссных» предложений, чего Меттерних, без сомнения, желал. Большая часть этих предложений была принята. Так, стороны согласились вести мирные переговоры с французами, не ослабляя, правда, военных усилий – именно этого добивался Меттерних еще со времени битвы под Лейпцигом. Далее было решено сохранить «старые границы» Франции. Как сообщал в Лондон Каслри, Меттерних «отнесся к этому решению великодушно», хотя австрийский министр настаивал на символических уступках Парижу, чтобы привести новую мирную программу в соответствие с обещаниями декабрьского манифеста, то есть сохранить за Францией территорию большую, чем она имела при королях. Конференция министров одобрила также британскую формулу, предусматривавшую предоставление французам возможности самим решать свои династические проблемы. Взамен Франция не должна была претендовать на участие в политическом урегулировании за пределами своих границ, хотя союзники обязывались ставить ее об этом в известность.

Каслри предлагал свою формулу из лучших побуждений. Он хотел дать французам представление об идее всеобъемлющего урегулирования, надеялся не только пощадить их чувства, но и побудить Александра умерить наконец свои амбиции. Царь, однако, отказывался уступать. Впоследствии, когда Меттерниху было поручено внести в текст договора что-либо напоминающее о согласованной мирной программе союзников, он смог включить туда лишь формулировки самого общего характера. Швейцария и Голландия, по формулировке Меттерниха, должны быть независимы, территория последней увеличена. В Испании должна быть восстановлена династия Бурбонов – один из немногих примеров безукоризненно законной реставрации. Италия – «между владениями Франции и Австрии» – должна состоять, отмечал Меттерних, из независимых государств. В отношении Германии формулировки австрийского министра становятся еще менее четкими. Территориальные вопросы ему пришлось совершенно проигнорировать, будь то Саксония, Польша или Рейнская область, не говоря уже о взаимных компенсациях и потерях промежуточных германских государств. Эти вопросы предполагалось разрешить позднее на конференции в Вене. Только в вопросе о германской конституции был отмечен некоторый прогресс. «Германию, – формулировал Меттерних, – должны представлять суверенные князья, объединенные федеративными узами, что сохранит и гарантирует независимость страны».

В этой статье договора отсутствует литературный блеск, присущий формулировкам Меттерниха, но она и не нуждалась в изяществе. Термин «федеративные узы», которые впервые встречается здесь в документе, выпущенном союзниками, указывал на уровень германского единства, не зафиксированный в Теплицком пакте, в котором упоминалась только «всеобщая и полная независимость» промежуточных германских государств. В то же время текст соглашения в Лангре избегал всякого упоминания о возможности восстановления рейха, допускавшейся в союзнических соглашениях, подписанных во Франкфурте. А ведь подобную надежду лелеял до сих пор даже такой опытный дипломат, как граф Мюнстер. Статья довольна убога с позиций борьбы за достижение национального единства Германии, но она содержала достаточно информации о текущих целях. В конце концов, она не предназначалась для оглашения, в части обязательств перед германским народом она была частью уступок союзников в отношении Франции: кратким упоминанием о будущих преобразованиях за Рейном. Статья не наносила никакого вреда Пруссии. В ней Меттерних ни единым словом не упоминал о равенстве всех государств, что стало бы помехой для австро-прусского кондоминиума или четырехсторонней директории. Не было в ней упоминания о суверенитете существовавших государств, что сделало бы невозможной дальнейшую аннексию их территорий. Фактически выражение «федеративные узы», не имеющее ничего общего с желанием нанести поражение Харденбергу и движению за единство Германии, что приписывали Меттерниху как враги, так и сторонники, было позаимствовано, как мы убедились, из памятной записки Харденберга от 22 января. Даже у Штейна статья вызвала удовлетворение. Позже, когда она была включена в договор, подписанный в Шомонте, он говорил: «Германия станет политически единой, а не «агрегатом деспотов». В целом это была справедливая и откровенная констатация того, что предусматривали союзнические соглашения: да – суверенитету, но с видоизменениями, отвечающими требованиям безопасности Германии.

Теперь стало очевидней, чем когда-либо раньше, что Меттерних стремился избегать обязательств. Устранением Франции, как фактора в переговорах по германскому вопросу, влияние России, как никогда, усилилось. Отсюда становится понятной политика Меттерниха, направленная на затягивание урегулирования германского вопроса до