графом Фридрихом Зольмс-Лаубахом, близким другом и коллегой Штейна. Их цель состояла не в укреплении суверенитета германских государств, но в максимально возможной реставрации старого режима или, иными словами, в установлении охранительного «законного порядка» и полной компенсации потерь жертв аннексий.

Штейн прибыл во Фрейбург 20 декабря и немедленно включился в споры на любимую тему. 25 декабря он представил Штадиону пространный меморандум, содержавший его новые идеи по германской конституции. Для Гумбольдта он подготовил критический обзор проекта прусского министра, написанный на полях этого документа. Штейн ободрил обоих политиков, сопроводив это своими предложениями особого свойства. В ноте Штадиону он предложил наделить властными полномочиями некоего «наследственного главу». В заметках на полях документа прусского министра он выступил за передачу этих полномочий четырехсторонней директории, аналогу комитета гарантов, предложенного Гумбольдтом. В ноте Штадиону он поддержал австрийские территориальные требования и совершенно не упоминал о Саксонии. С прусским министром он и вовсе не обсуждал чувствительные земельные проблемы, тем более что Гумбольдт благополучно проигнорировал их в своем проекте.

Иными словами, Штейн обращался к Австрии и Пруссии в одинаковой манере. Поскольку оба деятеля смутно представляли себе работу федерального аппарата, он вежливо поставил их в известность обо всех проблемах. Кроме сильного исполнительного органа он потребовал создания «периодически созываемой ассамблеи представителей» – двух центральных органов, в компетенции которых находились налоги, почта, чеканка денег, содержание крепостей и некоторые полицейские функции общего назначения, то есть приблизительно те же полномочия, что он предлагал и ранее. В отношении поддержания внутреннего порядка в германских государствах он был еще более конкретен. Государственные ассамблеи, или ландтаги, должны были периодически собираться для выработки законов, финансовых законопроектов, сбора налогов, оценки состояния армии и административного аппарата. Содержание князей и их придворных должно было финансироваться из доходов от их собственных владений, а не из государственной казны. Более того, конституция каждого государства должна была содержать билль о правах, гарантирующий свободу личности, неприкосновенность частной собственности, право на проживание и трудоустройство в любой части Германии, защиту от судебного произвола в отношении собственника. Штейн выступал также за такие либеральные нововведения, как независимый суд, проведение судебных заседаний с участием жюри присяжных, общественные суды. Не вызывает сомнений, что программа Штейна была либеральной больше по духу, чем по букве, если оценивать ее на основе критериев политики, направленной против абсолютизма.

Тем не менее дух программы был достаточно консервативным – если действительно к этой проблеме применимы определения «либеральная» или «консервативная». Привилегированное положение жертв аннексий обеспечивали консервативная структура ландтагов и их статус. Штейн потребовал от них освобождения от военной службы, а также частичного освобождения от налогов, обеспечения законных привилегий, наследственных мест в ландтагах и, обнажая свои личные пристрастия, полного равенства имперских рыцарей с более высокой социальной прослойкой – баронами. Он не включал в этот список традиционные права аристократии, касающиеся внутренней жизни имений или ее власти над местными учреждениями, такими, как полиция, школа, церковь, благотворительные общества, суды нижней инстанции. Но в целом его проект настолько ограничивал властные полномочия суверенов, что они едва ли могли держать в узде своих титулованных подданных.

Мог ли в таких условиях великий реформатор добиться освобождения крепостных Пруссии? Это законный вопрос. Многие отягощенные повинностями крестьяне Западной Германии могли бы, знай они о затеваемой реформе, оценить свои перспективы в условиях просвещенного правления Карла Фридриха в Бадене или даже в условиях правления менее известных князей Рейнского союза, многие из которых уже покончили с крепостной зависимостью быстрее, чем в условиях создаваемого Штейном режима крупных землевладельцев. С другой стороны, вряд ли справедливо предполагать по отношению к Штейну, как делали некоторые из его биографов, что он утратил интерес к отмене крепостного права, поскольку считал свои великие реформы лишь средством достижения победы над Францией, а войска Наполеона были почти выдворены с германской территории. Вся эта проблема чрезвычайно сложна и выходит за рамки исследуемой темы. Она поднята здесь только для того, чтобы показать, что поддержка Меттернихом большинства «ничтожных деспотов» не означала, что он служил в силу самого этого факта реакционным целям.

Меттерниха отнюдь не воодушевляли идеологические цели. Он сознавал лишь то, что Штейн, Гумбольдт и Штадион требовали от него бросить его промежуточных германских протеже в чрезвычайно трудное для них время. С сугубо австрийской точки зрения это лишило бы Вену рычага влияния на Пруссию как раз в то время, когда Харденберг собирался официально заявить о праве его правительства на Саксонию. Но даже с совместной австро-прусской точки зрения посягательство на суверенитет среднегерманских государств было нереалистичным. Мнение, что Австрия и Пруссия могли навязать в то время любые условия, зиждилось на предпосылке, что Франция останется слабой всегда, что ее можно будет лишить даже Вогезов. Далее следовало предположение, что в отсутствие французского влияния среднегерманские государства останутся беспомощными. Меттерних оба эти предположения отметал. Европейское равновесие требовало сильной Франции, независимо от того, какие последствия это будет иметь для Германии. Кроме того, протекторат России над промежуточными германскими государствами был весьма возможен вне зависимости от французского фактора, и его опасными последствиями не стоило пренебрегать.

Хватка Александра между тем становилась все крепче. Чтобы преодолеть меттерниховский «дух фривольности, тщеславия и… неуважения к правде и принципам», барон отбросил всякую щепетильность в допуске России к обсуждению самых деликатных вопросов будущего Германии. Стремясь добиться результатов без участия Франции, он предложил 30 декабря создать комитет по выработке конституции Германии, в котором русский князь Разумовский заседал бы вместе с Гумбольдтом и Штадионом. Царь отверг это предложение. Меттерних, по его мнению, отреагировал бы на это сепаратным соглашением с Францией, и в любом случае Франция была бы исключена в будущем из состава участников окончательного мирного договора. Это были безупречные доводы. И очевиднее всего выдавало подлинные намерения царя его нежелание лишать в этот момент Штейна иллюзий относительно политики России в отношении Германии. Александр хотел отсрочить все решения по германской или польской проблемам, вплоть до захвата Парижа и свержения Бонапарта, используя между тем выгоды положения политика, который служит якобы «и нашим и вашим».

Так завершился 1813 год, год освобождения Германии. Все взоры были обращены в сторону Парижа. Александр пользовался почти неоспоримым правом на учет его мнения при любом повороте событий. Перспективы занятия Бернадотом французского трона были благоприятными, как никогда. Повсюду звучали требования немедленно решить германскую проблему и подчинить государства Рейнского союза влиянию союзников. Граф Мюнстер от Ганновера и Ханс фон Гагерн, представлявший Вильгельма Оранского от Нассау, хотя и настроенные проавстрийски, все еще упрекали Меттерниха во франкофильстве и настаивали на необходимости восстановления