Из «Таинственный сад», Фрэнсис Ходжсон Бёрнетт

Доктор права: Ба уснет, когда захочет.

И, видимо, она хочет уснуть сразу же после своего двусмысленного заявления.

Я выхожу в коридор на ватных ногах.

Сэм встает с пластикового кресла в коридоре.

– Келси, мне заехать за тобой позже? Увести домой?

– Нет. – Я пытаюсь сосредоточиться на его лице. – Нет, я еду в Книжный. Сейчас.

Первые несколько минут поездки Роберт болтает о туре, интервью и прочем – я не могу уследить за его мыслями.

Он понимает, что я не отвечаю, и тоже умолкает.

Сэм берет меня за руку.

Я чувствую, как он смотрит на меня – наверное, беспокоится.

Должно быть, они думают, что я переживаю новообретенную и невероятную популярность.

Но на самом деле в моей голове только последние слова Ба перед тем, как она заснула.

Сэм паркуется рядом с Книжным.

– Хочешь, я останусь? – спрашивает он с надеждой на лице.

– Завтра? – Я всматриваюсь в его глаза. – Мне нужно… Сможешь зайти завтра?

– Конечно. – Он притягивает меня к себе, целует в щеку.

Роберт выбирается с заднего сиденья в темноту.

– Я тоже завтра напишу, Келси. Нам есть о чем поговорить.

– Да. Хорошо. Спасибо.

Вечер закончился, посетители ушли, входная дверь заперта.

Но свет еще горит.

Лиза здесь. Она склонилась над стойкой и что-то пишет.

Я стучу по стеклу.

Она поднимает голову, видит меня и улыбается.

Спешит обойти прилавок, идет к двери и открывает ее.

Как только Лиза видит мое лицо, улыбка пропадает.

– Что случилось? Я думала, она проснулась, ей лучше…

– Да. Все так. Она еще слаба, но в сознании. Инсульт затронул правую сторону. Руку. Лицо.

Я хожу вокруг да около, не в силах сказать необходимое.

Сколько? Сколько Лизе лет?

Сорок три. Ей сорок три года.

Мозг отказывается считать. Я настаиваю.

Сорок три минус двадцать девять.

Боже мой. Четырнадцать.

Моложе, чем Саанви, чем Оливия.

Очередное невероятное открытие, хотя и не такое невероятное, как горюющая мать в Древнем Египте. И все сразу ясно. Непоколебимое желание Ба помочь Лизе, несмотря на ее ненадежность и отсутствие навыков. Преданность Лизы, несоизмеримая с простой преданностью работодателю.

– Лиза.

Она снова идет за кассу – вернуться к работе.

Услышав свое имя, она поворачивается, улыбается, затем тормозит. Улыбка исчезает. Она хватается за прилавок.

Лиза знает.

И она знает, что я знаю.

С головы до ног меня обливает холодом. В сердце ворочается непонятное чувство.

Я думаю о Рехетре, давным-давно скорбящей о потерянном ребенке.

И о Лизе, сейчас предо мной, как она полжизни провела на вечеринках. Будто пытаясь забыть.

Но всегда возвращаясь в Книжную лавку. Снова и снова.

Я медленно выдыхаю, пытаюсь найти голос, слова, силы.

Лиза сверлит меня взглядом, ища что-то, спрашивая. Пытаясь отчаянно что-то найти.

– Лиза.

Все, что у меня выходит сказать, и даже эти два слога выходят полузадушенным всхлипом.

Я на нетвердых ногах делаю шаг к ней.

Ее глаза расширяются, как от страха, будто я держу оружие, способное ее уничтожить.

Может, так и есть.

– Ты… ты была совсем ребенком…

Она съеживается, хватается за прилавок, склонив голову, и плечи ее трясутся в немых рыданиях.

– Я не знала. – Еще один шаг навстречу. – Откуда мне было знать?

Лиза молчит, не смотрит на меня. Она вся дрожит.

– Почему ты мне не сказала? Ни ты, ни Ба – почему?

Она резко поднимает голову.

– А зачем? У тебя была мама. Замечательная мама!

Я подхожу к ней.

Хочется до нее дотронуться, как-то установить контакт, но у меня голова идет кругом от растерянности, злости и от чего-то похожего на надежду и страх одновременно.

То же самое я чувствовала с Рехетре, но я все не так поняла, так ведь? Столько ложных предположений. Я не могу снова ошибиться, просто не могу.

Я царапаю шею, пытаясь избавиться от напряжения в мышцах.

– Я не понимаю. Как? Почему?

Она проводит ладонями по лицу и поднимает на меня глаза.

– Мама и Элизабет так дружили. Хотя мама была моложе на пятнадцать лет. Ну ты знаешь.

Я киваю.

– Меня даже назвали в честь нее.

Почему я об этом не догадалась? Лиза – сокращение от «Элизабет».

– Да. И когда… я забеременела…

Я напрягаюсь.

Лиза, должно быть, читает мысли.

– Нет, ничего страшного, просто… просто мальчик из школы, глупая ошибка, правда. Но мама только-только узнала свой диагноз. Ей оставалось жить несколько месяцев. А мне было всего лишь… – Она замолкает.

– Четырнадцать. Тебе было четырнадцать.

Она кивает с новыми слезами на глазах.

– Я не знала, что делать. Моя мама – она так хотела мне помочь, пока могла. – Голос обрывается задушенным всхлипом. – Я превратила ее последние месяцы в кошмар.

– Нет, Лиза, я уверена, что это не так. Она любила тебя, хотела для тебя только лучшего.

Лиза качает головой, крепко сжав губы, затем громко выдыхает.

– Мы знали, что я не могу оставить ребенка. – Она смотрит мне в глаза. – Я не могла оставить… тебя.

Я понимаю, что тоже плачу.

– Мы хотели найти идеальных приемных родителей. Но времени не было, а я ничего не знала, не понимала, как все устроить.

Она прижимает ладонь ко лбу.

– И когда мы уже отчаялись, Элизабет предложила помощь. Я подумала сначала, что тебе будет тяжело – она была уже в возрасте. Но она придумала «Ба». И не только мама – я тоже всегда любила Элизабет. Я думала, что так смогу быть к тебе поближе, навещать иногда. И потом, наконец, когда я повзрослела и была готова встретиться с тобой, она разрешила мне здесь работать…

– Я не понимаю, почему вы ничего мне не говорили.

Лиза зло смеется.

– Серьезно? Ты меня видела?

– Я не…

– Келси, я жила на улице. У меня нет денег. Я много пью – слишком много, если честно. У меня нет образования, не было ни одной нормальной работы, кроме этой. – Она указывает на Книжный позади нее. – Я взяла с Элизабет обещание не говорить тебе. Ты и сама сказала. Ты не хотела бы знать маму, которая от тебя отказалась. Зачем мне говорить тебе правду?

Я всегда чувствовала некоторое превосходство над Лизой, но сейчас вдруг вижу всю ее жизнь в новом свете.

За каждой чужой болью прячется история, правда? История ждет, чтобы ее рассказали, поняли.

Чтобы ее искупили.

– Зачем? Потому что это правда. – Я сокращаю расстояние между нами. Беру ее за руку и держу, пока она не смотрит мне в глаза. – Потому что ты моя мама.