Наконец гостеприимные, но бдительные хозяева закрыли передмоим носом дверь. Я потащился обратно, мне указали постель, я рухнул, какспиленный дуб, погрузился в глубокий сон, полный причудливых видений… Да,весьма причудливых, хотя были и такие, что повторяются регулярно. Говорят,годам к сорока такие сны прекратятся, а пока что не знаю даже, хорошо это будетили плохо…

Рано утром сын хозяина, расторопный молодой парень, чистопо-русски вытирая замасленные руки тряпкой, сказал с по-американски широкойсмайлой на конопатом ирландском фэйсе:

– Бензобак пробит… Как вы еще ухитрились добраться,чудо. Вам придется заваривать.

– Лучше машине, – предложил я. – Мне не надо, а сам неумею. Беретесь?

Он подумал, вытер тряпкой взмокший лоб, посмотрел на солнце,карабкается к зениту.

– Надеюсь за сегодня успеть.

– Так долго?

Он сдвинул плечами:

– Не могу же вот так с горелкой? Сперва промоем отостатков бензина, высушим, вытащим наружу…

Я сказал безнадежно:

– Хорошо, беритесь.

Обратно поплелся нога за ногу, о деньгах, ессно, неговорили, это не Юсовщина, где клиент сразу достает карточку, а клиент попроще– пухлый бумажник. Тут даже Эркюль Пуаро и мисс Марпл хрен за какие бабкираспутывают тайны, а все пошло с Шерлока Холмса, который тоже непонятно на чтожил и брал ли деньги за поимку преступников – непонятно, джентельмен хренов.Здесь о деньгах не говорят, так что, вероятнее всего, из моего бумажникаисчезнет какая-то бумажка, а то и две, но вслух о таких вещах в Англии ни-ни,здесь в деревнях все еще она самая, а вот в городах и в Лондоне – уже Юсландия.

Торкесса выглядела невыспавшейся, злой, словно всю ночьвертелась, как червяк на сковородке, в жаркой постели, прямо накаленной. Наменя посмотрела с обидой.

– Я была всего на втором этаже, – сообщила она сухо. –А с моего балкона до земли такие ветви винограда, авианосец можно поднять навоздух!

Я изумился:

– Ну и что?.. Не стану же я в наш прозаический век, какстарорежимный Ромео, лезть по плетям винограда? Да и ты не Джульетта.

Она спросила ревниво:

– А что у меня не так? Девяносто-шестьдесят-девяносто!

– А что это? – спросил я. Сам же догадался: – А-а, ездана автомобиле мимо гаишника… Нет? Тогда возраст, рост, вес? Понимаешь, здесьлюди за тебя отвечают, потому не хотят, чтобы твоидевяносто-шестьдесят-девяносто превратились в девяносто-девяносто-девяносто…Они ведь принимают телепередачи, все чаще видят там вовсе шестьдесят-девяносто-шестьдесят…

Она спросила сердито:

– А что это?

– Забеременевшие малолетки.

– Подумаешь! Надо уметь…

– Кстати, либо меня глазомер подводит, либо… гм…Девяносто вижу, вторые девяносто – тоже, а где же шестьдесят? У тебя в талиименьше сорока… Прямо червяк какой-то.

Она оскорбилась:

– При чем тут талия? Шестьдесят – это мой ай-кью!

– Ого, – сказал я уважительно, – для блондинки… ты ведькрашенная под рыжую? – это неимоверно. Или у вас там гирьки подпиленные? Давайскажем проще: молодая девушка, девяносто-шестьдесят-девяносто, всю ночь искалаприключений на свои вторые девяносто, но в этой глухомани разве разгуляешься?Ладно, пойдем пройдемся по селу, а то и до околицы, полузгаем семечки. Машинабудет готова разве что к обеду. Да и то вряд ли.

Дворецкий, все так же сидя на завалинке, указал вдалькорявым пальцем:

– Видите руины старинного рыцарского замка?.. Там,правда, разрушены только башни, а сам замок в целости… Говорят, по ночам ходитпривидение, стонет и гремит цепями. Так что ни в коем случае не вздумайте тудазабрести!.. А вот там левее, у подножия горы, темнеет вход, это ПещераНекроманта, жуткое место, ни один человек еще не выбрался живым.

Я поинтересовался:

– А что вон там еще левее?

– О, – сказал он с суеверным страхом, – там алтарь богаРадегаста. Говорят, подле него собираются сатанисты.

Я возразил:

– Какие сатанисты? Это языческий бог!

– А разве язычники не сатанисты? – удивился дворецкий.– А наш кюре говорил…

– Дурак он, этот кюре, – сказал я с раздражением. –Малограмотный дурак! Наверное, еще и демократ. Нет, точно демократ. Иобщечеловек в придачу.

– Да, но оргии… Кто кого сгреб…

Я сказал с еще большим раздражением:

– А разве не в этом самое главное завоевание идостижение демократии? Это значит, что радегастовцы уже тогда были демократами,а всякие там фашистские церкви, вроде католической, православной имагометанской, всячески угнетали и преследовали свободное волеизъявление плоти!А кюре – фашыст. Кроме того – тоталитарист, глобалист, яблочник, целибатист ипедофил, вообще – гад полосатый. И в шляпе, сволочь! Даже очки наверняканацепил, скотина. Не знает, что для того, чтобы носить очки, недостаточно бытьумным, надо еще и плохо видеть… Все, решено, не пойдем к этому алтарю Радегаста,и не уговаривайте!

Дворецкий несколько опешил, наконец заулыбался, его длинныекорявые руки пошли в стороны, словно хотел обнять нас.

– Дорогие мои, вот и замечательно. Отдыхайте,наслаждайтесь, пока молоды… Цветочки рвите, молодые девушки должны уметь рватьцветы, вырабатывать необходимые привычки наклоняться… гм…

Торкесса отодвинулась от меня, надула губы.

– Я не могу сидеть и ждать, – сказала она сердито. –Давай хоть походим по окрестностям. Поговори со мной!

– Лучше тебя послушаю, – ответил я.

– Пощебетать? – спросила она с готовностью.

– Пощебечи, – разрешил я.

– О чем?

Я махнул рукой, это с умной можно говорить обо всем, скрасивой – все равно о чем говорить, а с торкессой так и вообще можно бездумнослушать ее беспечное щебетание.

– Просто щебечи, – объяснил я. – Ты во всем хороша. Идаже эта твоя милая рубашка…

– Это еще что, – ответила она победно, – ты еще моитрусы не видел!.. Как-нибудь покажу, когда у меня будут. Эх, Гакорд, почему бытебе не сочетать приятное с еще более приятным?

– Не трогай молнию на моих джинсах, – предупредил я, –мы даже не вышли на околицу. Здесь нравы строгие.

– А потом можно?

– Нельзя, – отрубил я.

Я услышал сзади торопливые шаги. Нас догоняла юная монашка,раскрасневшаяся, запыхавшаяся, с крепкими натренированными пальцами, я бы натакой женился, имей склонность к онанизму, сейчас же только уставился на меднуюцепочку в ее руке. В кулачке проглядывает между стиснутыми пальцами блестящее,металлическое.