– Замри! – заорал я. – Не смей ничего трогать!..Прикоснешься – убью!!!

– А что там? – спросила она невинно.

Я ответил зло:

– Да что угодно! Ты можешь вытащить из-под этой плитыгерметически закрытый контейнер сверхвысшей защиты, на нем не будет свободногоместа от наклеек типа: «Радиация», «Вирусы», «Бактерии», «Чумка», «Сап»,«Огнеопасно», «Не смотреть!», «Не вскрывать!», «Приближаться только вспецскафандрах высшей защиты», «Вскрывать в дальнем космосе вдали от звездныхсистем!», но откроется при первом же прикосновении, и тогда тебя не спасутдлинные ноги и обворожительная улыбка…

Она спросила живо, тут же забыв про зловещий алтарь:

– У меня правда обворожительная?.. Нет, это я самазнаю, но ты ее тоже такой находишь?

– Да, – ответил торопливо, осторожненько втиснулсямежду нею и алтарем, попытался оттеснить, но торкесса не отступила, а приняламои движения как стремление прижаться к ней и удовлетворить все мужскиефантазии. – И ноги… ага, ноги у тебя тоже… обворожительные…

– И хорошо бы смотрелись на твоих плечах, да? –спросила она подсказывающе.

– Вместо погон? – переспросил я.

Она скривилась:

– Знаю, ни один мужчина ни на что не сменяет своипогоны… Нещщасные мы.

Я оглянулся, на далеком, как мечта о свободе, входе в пещерувсе еще колыхается серая холодная пелена, выглядит мокрым одеялом, брызгизалетают на порог. К счастью, наклон пола слегка из храма, иначе на нашем местерезвились бы дельфины. Половина пола потемнела, другая осталась сухой, новоздух похолодел, уплотнился, словно мы на Юпитере.

Торкесса зябко ежилась, пыталась прижаться ко мне, япосоветовал прогреться другим способом. Каким, спросила она заинтересованно, яобъяснил, как мог популярно, насчет упал-отжался. Она отвернулась, надув губы,но постаралась прижаться ко мне ягодицами, упругими и настолько вздернутыми,что я против воли ощутил их в ладонях, с огромным усилием отстранился.

– Дождь не затянется, – сказал я. – Такие бурные ливнидолгими не бывают. Сейчас прояснится, надо возвращаться.

Однако дождь перешел в затяжной. Правда, затяжные обычноморосящие, а этот лупит крупными каплями, как будто на небе эшелон свиноградинами опрокинулся. Торкесса начала ныть, оглядываться в поисках креслаили мягкого дивана, наконец сунулась в какую-то щель, интересно, видите ли, чтотам, сперва стояла, глазела, а потом заявила, что дальше проход расширяется,протиснулась и пропала из поля зрения.

Я ругнулся, поспешно двинулся следом, успел увидеть еесилуэт, она тут же отшатнулась, вскрикнула и прижалась к стене. Я раскрылхлебало, не понимая, что ее испугало. На меня обрушился град сильнейших ударов,я пытался закрываться, выставив впереди ладони, потом прятал лицо, наконецобхватил себя руками, но сильнейшие толчки бросали меня из стороны в сторону,наконец сбили с ног. Я слышал оглушительный писк, визг, по мне пробежалимириады лапок. Ветер трепетал на моем лице, как будто передо мной поставилилопастный вентилятор и врубили во всю дурь.

– Господи, – послышался плачущий голос торкессы, – какя их ненавижу!.. И боюсь.

Я кое-как поднялся, во рту ком шерсти, сильный запах мышей,хотя я этих самых летунов никогда в жизни не видел и не нюхал. Торкесса ныла, яошалело вгляделся в темноту, потом оглянулся в сторону выхода. На фонетемнеющего неба встревожено мечутся, как мошкара, миллионы крохотных тел.

– Да ладно, – проговорил я дрожащим голосом. –Подумаешь, разбудил… Им пора отправляться на охоту.

– Как ты их не боишься?

В ее голосе был восторг. Я отмахнулся:

– Дык это ж просто мыши. Жуков и комаров едят. Правда…

Я запнулся, она спросила встревожено:

– Что? Ну говори, что? Я вытерплю любую правду! Ты меняуже не любишь?

– Да люблю-люблю, но мыши какие-то особенные… Возникаютнеожиданно, только что их не было, притом – сразу такой стаей! И крупные, каккабаны… Нет, вообще-то, мелкие, но откуда такая кинетика, как у кабанов, чтосбивают с ног?

Но торкесса, удовлетворенная, не слушала, будучи блондинкой,а что мыши не должны сбивать с ног, так это еще по воде виляно, мыши могут все,на то и мыши.

Впереди открылась пещера, показавшаяся Мамонтовой, но мысделали еще несколько шагов, я понял, что Мамонтова поместилась бы здесь, какмышиная норка в сарае. Издали доносится едва слышное мерное пение, я бы сказалдаже – литания, в смысле, ритмичное повторение чего-то знакомого, почтитанцевального, но торжественно танцевального, как будто дискотека для папыримского и кардиналов.

Мы вышли, как мне показалось, на балкон королевской ложи, асама сцена, освещенная множеством факелов, вон там внизу. Внизу в полутьмепроцессия людей в темных халатах с капюшонами на лицах, я вспомнил, где ужетакое видел. Перед глазами замелькало множество картин, сцен, фильмов, статуй,изображений, а литания тем временем звучит все громче, напористее, увереннее,торжественнее. Люди двигаются медленно, каждый несет кресты, я не сразузаметил, что крест вверх ногами, хотя у креста и нет ног, но все равно вверхногами. Бледно и страшно горят свечи, воздух пропитан Запахами ладана, ряс ипросвирок.

Длинные бородатые попы встали широким кругом.

Вспыхнул зловеще-красный свет, я рассмотрел в центре кругапривязанную к черному камню обнаженную молодую женщину. Пышные золотистыеволосы в красивом беспорядке рассыпались по камню.

– Извращенцы, – прошептала торкесса.

– Да, – согласился я. – Женщин убивать можно только впостели. Там красивее.

– А так красочнее, – ответила она. – Что-то будемделать?

– Если мы фашисты, – объяснил я, – или там тоталитаристыкакие, то бросимся и спасем дуру. Если же демократы, то как можем вмешиваться,подумай? У нас даже негры – афроамериканцы, гомосеки – геи, а педофилы – отцыцеркви! Просто будем считать, что каждый получает свое удовольствие. Они –садисты, она – мазохистка. А мы… гм… вуайеристы.

Торкесса покосилась в мою сторону недоверчиво. Справа ислева от нашего балкона тянутся толстые лианы, бесцветные, здесь недостаетхлорофилла, но с виду достаточно прочные.

– Я когда говорила насчет твоих самых невероятныхсексуальных запросов… не такое имела в виду.

– Надеюсь, – ответил я.

– Я учитывала твой… консерватизм.

– Это не консерватизм, дурочка.

Я подумал-подумал, еще раз подумал, наконец вытащил образокБожьей Матери и повесил на шею.

Торкесса удивленно распахнула прекрасные глаза:

– Ты поверил в Бога?

– Нильс Бор говорил, – ответил я значительно, – чтоприбитая над дверями подкова помогает даже тем, кто в приметы не верит. А я чтуученых, а не ведущих ток-шоу.