– В ученые пойти, что ли, – пробормотала торкесса.

С пистолетом в руках я высматривал среди сталактитов самыеслабые, но чтоб покрупнее, а снизу литания становится все громче,торжественнее. Голоса сплетаются в единый красивый хор восславления всегообщечеловеческого в человеке, демократического, получался мощный гимн свободе иосвобождению от всех цепей культуры.

Два выстрела прогремели, как орудийные из Большой Берты.Проклятое эхо заметалось в панике, расшибая голову о стены, а два сталактита,совсем не те, в которые я целился, но все равно крупняки, отделились отпотолка. Падают, как будто опускаются в воду, так мне показалось, затем тяжелыйудар о землю, пещера вздрогнула, на потолке остальные сталактиты задвигались,как будто в Большом театре затряслась люстра.

Попы разбегались, подбирая рясы, один остался распластанным,как камбала. Торкесса свесилась через край, голос ее звенел от ликования:

– Здесь лесенка!

– А зачем нам лесенка? – спросил я.

Но она быстро перебросила ногу через бортик, даваявозможность полюбоваться изумительной формой, элегантностью, законченностьюлиний, затем вторую, все так же грациозно и провоцирующе, извернулась,ухитрившись показать в профиль грудь в самом выгодном ракурсе, и началаспускаться по невидимым ступенькам, все еще держась руками за край бортика.

Я оглянулся, за спиной темнота, оттуда может что-то прыгнутьна загривок, ухватился за лиану, страшновато, но у других же получается и,сцепив зубы, бросился через борт. Мне казалось, что лечу в свободном падении,ужас заледенил внутренности, но затем ощутил вес своей задницы, все больше ибольше, а когда перегрузка резко возросла до темноты в глазах, подошвыкоснулись пола.

Черный камень в трех шагах, придавленный поп хрипит искребет конечностями по каменному полу, потом хлопнул несколько раз ладонью,подавая знаки. Я бросился к женщине, ее белое, нежное, как у глубоководнойрыбы, тело светится чистотой и невинностью.

– Сейчас-сейчас, – вскрикнул я успокаивающе. – Сейчасразвяжу проклятые веревки… Девственница, наверное?

Она судорожно кивнула. Присмотревшись, с изумлением я узналту монашку, что вручила мне образок на цепочке.

– Ну вот, – сказал я, – вы меня выручили, а вас тоже…

Она зябко передернула плечами, щеки медленно краснеют подмоим взглядом. Потупив взгляд, сказала несчастным голосом:

– Вы сделали больше… Я у вас в неоплатном долгу.

– Не говорите так, – посоветовал я серьезно. – Иначеменя будет постоянно преследовать мерзкое чувство перевыполненного долга.

Она сказала робко:

– А можно я вам верну долг честью?

Я оглянулся на стену. Торкесса уже одолела две трети лестницы,подпустил в голос глубокого сожаления, мне ничего не стоит, а ей приятно:

– Не успеваем, я ж не кролик… гм… а вот спешит мояревнивица.

Она заплакала, закрыв лицо ладонями, но и сквозь пальцы быловидно, как ярко пылают ее щеки.

– Я теперь опозорена навеки!.. Меня все видели голой…Да-да, все!.. Вы же не знаете, кто под этими капюшонами, а там все видные люди…города с той стороны горы. Я предполагаю, что и мой жених, который клялсязабрать меня из монастыря, тоже с ними… Я слышала его голос! Не знаю, то либоялся, что не дадут повышения по службе, то ли еще почему-то, но чувствую себятакой несчастной…

Она протянула ко мне руки, я обнял, она укрыла зареванноелицо на моей груди, я напряг мышцы и постарался раздуть ее пошире.

– Не надо реветь, – сказал я, – полагаю, ваш женихзнал, что явимся и спасем!.. Он не знал другого способа всем показать, что увас самая изумительная фигура во всем городе.

– Но теперь будут говорить, что я такая-растакая…

Я изумился:

– За что? Разве вы сами разделись? Вас раздели насильно!Привязали. Голая и беспомощная, вы ждали… но, полагаю, даже в таком положениивидели, что мужчины смотрят на вас жадными глазами, женщины злятся на мужей истараются отвлечь их, чтобы те не пялились на вас. Ибо понятно, что любоймужчина, посмотрев на ваше тело, уже не сможет смотреть на своих жен, у негоперед глазами будет стоять ваше прекраснейшее тело, ваша дивная фигура, вашиширокие бедра с приподнятым задом, узкая талия и такая дивно крупная грудь, чтодержит форму, не отвисает…

Она подняла голову и смотрела на меня подозрительно, потом взаплаканных глазах появилось расчетливое выражение.

– Вы так думаете? – спросила наконец.

– Точно! – сказал я с жаром. – Вспомните, как смотрелимужчины.

– Да вообще-то припоминаю, – сказала она. – Хотя я всевысматривала моего жениха… или хотя бы мэра города, но видела, как роняют слюнидаже почтенные мужи, как подростки. Я их, почтенных, знаю по повадкам. Я ведьберегла только девственность, как вы понимаете, а все остальное я знаю всовершенстве, в монастыре свободного времени хватает, к тому же одна делегацияза другой, всевозможные почетные гости…

Послышались быстрые шаги, мы оглянулись, будто застигнутыеврасплох. Торкесса подбегала возмущенная, злая, как кобра. Монашка застесняласьи прижалась ко мне крепче. Я сказал торопливо:

– Лилея, вытряхни из рясы вон того попа!.. Нашейспасенной как раз по росту.

– И по фигуре, – мстительно добавила Торкесса.

Тяжелую глыбу сбросила пинком, на что только не способна разгневаннаяженщина, попа раздела в мгновение ока. Я поймал рясу в воздухе, монашказастенчиво отодвинулась, повернулась спиной, давая возможность полюбоваться набезукоризненную линию спины, тонкий стан и высоко вздернутые пышные ягодицы надлинных стройных ногах. Я помог ей надеть, как шубу, она приняла мою помощь сграцией королевы, обернулась и посмотрела на торкессу уже другим взглядом,холодновато-оценивающим. И, похоже, как-то догадалась, что той еще не удалосьменя использовать в естественных целях гормонального равновесия. По губамскользнула победная усмешка, словно намекала, что уж мы-то успели, успели.

Торкесса вспыхнула, побелела, начала лиловеть, я сказалторопливо:

– Пойдемте к выходу!.. Конечно, даже в такой глуши людинаходят чем развлечься от скуки, но я привык к несколько другим играм.

Они оглядывались на попа, тот остался лежать навзничь, рукишироко раскинуты, будто щас обнимет весь мир, извечная мечта церкви, пастьраспахнута, обнажая крупные желтые зубы хищника, борода лопатой, на грудиширокий восьмиконечный крест.

– Катакомбная церковь, – определил я знающе. – Офшорноеотделение… Правда, у местных свой устав.

– Скорее в главном офисе не знают, чем торгуют вотделениях, – сказала торкесса. Бросила свирепый взгляд на монашку. – Или что зацирковые представления разыгрывают у катакомбного алтаря… Язычники!