Обратный путь был очень длинный, а вечер очень холодный.Подольстившись к старику Энгусу Маккуину, Люк получил на дорогу сандвичи,бутылку шампанского, и когда до дому оставалось примерно треть пути, остановилмашину. В те времена (впрочем, так оно и сейчас) автомобили в Австралии, какправило, были без обогрева, но «роллс-ройс» Боба снабжен был нагревателем; в туночь это пришлось очень кстати — землю на добрых два дюйма покрывал иней.

— Как приятно, что в такой вечер можно сидеть безпальто, правда? — с улыбкой сказала Мэгги, взяла из рук Люка складнойсеребряный стаканчик с шампанским и принялась за кусок хлеба с ветчиной.

— Да, очень. Вы сегодня такая хорошенькая, Мэгенн.Какого-то необыкновенного цвета у нее глаза, в чем тут секрет? Вообще-то емусерые глаза не нравятся, слишком бледные, но, глядя в серые глаза Мэгги, онготов голову дать на отсечение, что они отливают всеми оттенками голубого, ифиалковым, и густой синевой, цветом неба в ясный солнечный день, бархатнойзеленью мха и даже чуть заметно — смуглой желтизной. И они мягко светятся, точноматовые драгоценные камни, в оправе длинных загнутых ресниц, таких блестящих,как будто их омыли золотом.

Люк осторожно провел пальцем по ее ресницам, потомпресерьезно осмотрел кончик пальца.

— Что такое. Люк? В чем дело?

— Хотел убедиться, что вы не держите на туалетномстолике золотую пудру. Знаете, до вас я ни разу не встречал девушки снастоящими золотыми ресницами.

— Вот как! — Мэгги тоже тронула свои ресницы,поглядела на палец и засмеялась. — А ведь верно! Золото совсем нестирается.

От шампанского у нее щекотало в носу и что-то весело Дрожалов желудке, ей было на диво хорошо.

— И брови у вас чистое золото, изогнутые, как своды вцеркви, и такие красивые золотые волосы… Я всегда думал, они жесткие, какпроволока, а они мягкие, тоненькие, как у малого ребенка… И кожа так исветится, наверно, вы пудритесь золотой пудрой… И рот такой красивый, прямосоздан, чтобы целовать…

Мэгги сидела и смотрела на него во все глаза, нежные розовыегубы ее приоткрылись, как тогда, в день их первой встречи; Люк взял у нее изрук пустой стаканчик.

— По-моему, вам полезно выпить еще глотокшампанского, — сказал он и наполнил стаканчик.

— Должна признать, что это очень славно — остановитьсяна полпути и немножко передохнуть. И спасибо, что вы догадались попросить умистера Маккуина шампанское и сандвичи.

Мощный мотор «роллс-ройса» мягко постукивал в тишине, отнего еле слышно струился в машину теплый воздух; два отдельных звука, ровные,убаюкивающие. Люк развязал галстук, снял, расстегнул ворот рубашки. Его курткаи жакет Мэгги лежали на заднем сиденье — в машине так тепло, что они ни к чему.

— Вот хорошо! И кто только изобрел галстуки да ещевыдумал, будто без галстука мужчине ходить неприлично! Попался бы мне этотвыдумщик, я бы его этим самым изобретением и удавил!

Люк круто обернулся, наклонил голову, и его губы сошлись сгубами Мэгги, изгиб в изгиб, будто частицы головоломки; он не обнял ее, некоснулся руками, и однако, она почувствовала — не оторваться, и потянулась заним, губами к губам, когда он отклонился на спинку сиденья и притянул ее к себена грудь. Сжал ладонями ее виски, чтобы полнее, до головокружения упиватьсяэтими удивительно отзывчивыми губами. Глубоко вздохнул, безраздельно отдалсяединственному ощущению: наконец-то эти младенчески нежные губы по-настоящемуслились с его губами. Рука Мэгги обвила его шею, дрожащие пальцы погрузились вего волосы, ладонь другой руки легла на смуглую гладкую кожу у горла. В этотраз он не стал торопиться, хотя пришел в полную боевую готовность еще прежде,чем дал Мэгги второй стаканчик шампанского, только оттого, что смотрел на нее.Все еще сжимая ладонями голову Мэгги, он стал целовать ее щеки, ее сомкнутыевеки, дуги бровей, снова щеки — такие шелковистые, снова губы — их младенческинежный изгиб сводил его с ума, всегда сводил с ума, с того самого дня, когда онувидел ее впервые.

И вот ее шея, впадинка у горла, плечо — кожа такая нежная,гладкая, прохладная… Не в силах остановиться, вне себя от страха, как бы она незаставила его остановиться, Люк одной рукой начал расстегивать длинный рядпуговиц сзади у нее на платье, стянул рукава с ее послушных рук, спустил с плечсвободную шелковую сорочку. Зарылся лицом в ямку между ее шеей и плечом, провелкончиками пальцев по обнаженной спине, почувствовал, как прошла по ней пугливаядрожь, как напряглись кончики грудей. Он скользнул щекой, приоткрытыми губаминиже по нежному прохладному телу в слепой, неодолимой тяге, и, наконец, губынашли, сомкнулись вокруг тугого сборчатого комочка плоти. Коснулся его кончикомязыка, ошеломленно помедлил, с мучительной радостью вдавил ладони в спину Мэггии между поцелуями опять и опять, как младенец, приникал губами к ее груди…извечная тяга, его излюбленное, самое верное наслаждение. Ах, до чего хорошо,хорошо, хорошо-о-о! Он не вскрикнул, только содрогнулся в нестерпимой истоме исудорожно глотнул.

Потом, как насытившийся младенец, разжал губы, бесконечноласково, благодарно поцеловал грудь и лежал не шевелясь, только дышал тяжело.Почувствовал, что Мэгги касается губами его волос, рукой — кожи под распахнутымворотом, и вдруг разом опомнился, открыл глаза. Порывисто поднялся, натянул ейна плечи бретельки сорочки, ловко застегнул все пуговки на платье.

— Давай лучше поженимся, Мэгенн. — Он смотрелласково, глаза его смеялись. — Уж верно твои братья нас не похвалят, еслиузнают, чем мы с тобой тут занимались.

— Да, наверно, так будет лучше, — согласиласьМэгги, опустив глаза, и залилась румянцем.

— Завтра же утром и скажем им.

— Почему бы нет? Чем скорей, тем лучше.

— В ту субботу я свезу тебя в Джилли. Потолкуем спреподобным Томасом — ты ж, верно, захочешь венчаться в церкви, —договоримся насчет оглашения, и я тебе куплю обручальное кольцо.

— Спасибо, Люк.

Ну, вот и все. Она связала себя, отступать некуда. Неделичерез три, через месяц, сколько там времени требуется для оглашения, она выйдетза Люка О'Нила. Она станет… миссис О'Нил! Как странно! Почему она согласилась?Потому что он тогда сказал — я должна выйти замуж, он говорил — так надо. Нопочему? Чтобы избавить от опасности его? Кого он хотел оберечь — себя или меня?Ральф де Брикассар, иногда мне кажется, я тебя ненавижу…

То, что произошло в машине, поразило ее и встревожило.Ничего похожего на тот, первый случай. Сколько прекрасных и пугающих ощущений.Его жаркие ладони! И губы, льнущие к груди, от чего кругами ширится волнение вовсем теле! И ведь он сделал это в ту самую минуту, когда в голове у неепрояснилось и она, которая перед тем словно бы обо всем позабыла, вдругочнулась: он раздевает ее, надо кричать, дать ему пощечину, бежать… Больше неубаюкивали, не оглушали шампанское, и тепло, и открытие, как это сладко, еслитебя целуют по-настоящему, и тут-то он с жадностью присосался к ее груди — иона оцепенела, умолкли здравый смысл, и угрызения совести, и мысль о бегстве.Плечи ее отстранились от его груди, его руки изо всей силы надавили ей напоясницу, так что бедра и самый безымянный уголок ее тела прижались к его телу,к чему-то твердому, как камень, и теперь, потрясенная до глубины души, онатолько и хотела бы остаться так навсегда, и с ощущением странной пустоты ждалаи жаждала… чего? Она и сама не знала. В тот миг, когда Люк отодвинул ее отсебя, ей вовсе не хотелось отодвигаться, она готова была снова неистово к немуприльнуть. Но этот миг окончательно скрепил ее решение выйти замуж за ЛюкаО'Нила. Не говоря уже ни о чем другом, она не сомневалась: от того, что он сней сделал, и начинаются дети.