На улицах много китайцев и китаянок в черных шелковыхштанах, белых носках и крохотных черных с белым башмачках, в белых рубахах состоячим воротом, по спине спадает длинная коса. Мужчины и женщины одетыодинаково и сами одинаковые. Мэгги не всегда могла отличить, кто — кто. И,похоже, чуть не вся здешняя торговля в руках у китайцев; на вывескеуниверсального магазина — большого, с богатыми витринами, в Джилли ничегоподобного не видывали — выведено китайское имя:

А Вонг.

Все дома — на высоких столбах, как жилище старшего овчара вДрохеде. Это нужно, чтоб было больше воздуха, пояснил Люк, и чтобы не подточилитермиты, они за один год могут свалить новый дом. Каждый столб поверху обведенлистом жести с краями, загнутыми книзу — туловище термитов не сгибаетсяпосередине, и они не могут переползти жестяную преграду и добраться додеревянных полов и стен. Конечно, они грызут столбы, но истонченный столбзаменяют новым. Это куда проще и дешевле, чем строить новый дом. Почти все садыу домов мало отличаются от джунглей — те же пальмы да бамбук, видно, хозяеваотчаялись обуздать эту буйную зелень.

Здешние жители и жительницы возмутили Мэгги своим видом.Собираясь поужинать и погулять с Люком, она оделась, как полагается: туфли навысоких каблуках, шелковые чулки, атласная комбинация, свободное шелковоеплатье с поясом и рукавами до локтей. И, конечно, соломенная шляпа с большимиполями, и, конечно, перчатки. И подумать только, ей же пришлось чувствоватьсебя неловко, на нее так пялили глаза, будто это она одета неприлично!

А мужчины тут разгуливают босиком, с голыми ногами, многие сголой грудью, в одних только мутно-зеленого цвета штанах до колен; те немногие,что не вовсе раздеты до пояса, носят не рубашки, а спортивные безрукавки.Женщины и того хуже. Некоторые в коротких и узких хлопчатобумажных платьишках,причем снизу явно больше ничего не надето, без чулок, в расшлепанных сандалиях.А большинство — просто в коротеньких штанишках, босиком, и грудь едва прикрытанеприлично короткой кофточкой-безрукавкой. Тут ведь не пляж, Данглоу — самыйнастоящий город. И однако, белые коренные жители бесстыдно разгуливают чуть лине нагишом, китайцы одеты гораздо приличнее.

И повсюду велосипеды, сотни велосипедов; автомобилей почтине видно, и ни одной лошади. Да, совсем, совсем непохоже на Джилли. И жара,жара, какая жара! На одном доме висел уличный градусник, и Мэгги глазам неповерила — только девяносто, в Джилли, кажется, и при ста пятнадцатипрохладнее. А тут насилу идешь, воздух плотный, пробиваешься сквозь него,словно сквозь размякшее, исходящее паром масло, и вдыхаешь словно не воздух, аводу.

Не прошли и мили, как Мэгги не выдержала.

— Люк, я не могу! Пожалуйста, вернемся! — задыхаясь,еле выговорила она.

— Как хочешь. Влажно, ты не привыкла. Тут влажностьпочти всегда девяносто процентов, а то и больше, что зимой, что летом, атемпература почти всегда ровная, восемьдесят пять — девяносто пять. Круглый годпримерно одно и то же, только летом муссоны обычно догоняют влажность до ста,будь она неладна.

— Тут дожди летом, не зимой?

— Круглый год. Все время дуют муссоны, а не муссоны,так просто ветер с юго-востока. И дождя они наносят прорву. В Данглоу за годвыпадает от ста до трехсот дюймов.

На триста дюймов дождя в год!!! Злосчастная джиленбоунскаяокруга не нарадуется, если получит царский подарок — пятнадцать дюймов, а тут,за две тысячи миль от Джилли, выпадает дождей до трехсот дюймов.

— Но хоть ночи здесь прохладнее? — спросила Мэггиуже у дверей гостиницы: ей вспомнились жаркие ночи в Джилли, насколько же онилегче этой парилки.

— Ну, не очень. Но ты привыкнешь. — Люк отворилдверь их номера и посторонился, пропуская Мэгги. — Я спущусь в бар, выпьюеще пива, через полчаса вернусь. Тебе времени хватит.

Мэгги вскинула на него испуганные глаза.

— Хорошо, Люк.

Данглоу лежит всего в семнадцати градусах южнее экватора, иночь внезапна, как удар грома: кажется, не успело сесть солнце — и вмиг всезаливает густой теплой патокой непроглядная темень. Когда Люк вернулся, Мэггиуже погасила свет и лежала в постели, натянув простыню до подбородка. Люк сосмехом протянул руку, сдернул простыню и швырнул на пол.

— Не замерзнешь, лапочка! Укрываться нам ни к чему. Онаслышала, как он ходит по комнате, видела смутный силуэт, — он раздевался,и прошептала:

— Я положила твою пижаму на туалетный столик.

— Пижаму? В такую жару? Ну да, в Джилли всех хватил быудар — как можно спать без пижамы! Но тут ведь не Джилли. Неужто ты наделаночную рубашку?

— Да.

— Так сними. Все равно эта дрянь только помешает. Мэггикое-как высвободилась из длинной батистовой ночной рубашки, которую заботливовышила ей к брачной ночи миссис Смит; слава Богу, совсем темно, и Люк ее невидит. Но он прав, гораздо прохладней лежать без всего, ветерок из раскрытыхжалюзи слегка овевает кожу. Только неприятно, что в той же постели будет ещеодно горячее тело.

Пружины скрипнули; влажная кожа коснулась ее плеча, и Мэггивздрогнула. Люк повернулся на бок, притянул ее к себе и стал целовать. Сперваона покорно лежала в его объятиях, стараясь не замечать его раскрытых жадныхгуб и неприлично назойливого языка, потом попыталась высвободиться, не желаетона обниматься в такую жару, не нужны ей его поцелуи, не нужен ей Люк. Сейчасвсе совсем не так, как было тогда, в «роллс-ройсе». И она чувствует — сейчас оннисколько не думает о ней, коротко обрезанные острые ногти впились в нее сзади…Чего он хочет? Испуг перешел в безмерный ужас, не только тело ее оказалосьбеспомощно перед его силой и упорством, сейчас он словно и не помнит, что онаживой человек. И вдруг он выпустил ее, сел и непонятно закопошился, что-тотихонько щелкнуло.

— Надо поосторожнее, — выдохнул он. — Ляг,как надо, пора. Да не так! Ты что, вовсе ничего не понимаешь?

Нет; нет, Люк, ничего я не понимаю, хотелось ей закричать.Это отвратительно, непристойно, что ты со мной делаешь, уж наверно это противвсех законов божеских и человеческих! Он навалился на нее всем телом, однойрукой давил на нее, другой так вцепился ей в волосы, что она не смелашевельнуть головой. Вздрагивая от чуждого, неведомого, она пыталась подчинитьсяЛюку, но он был много крупней и шире, и от его тяжести и непривычной позы ейсвело бедра судорогой. Даже сквозь туман страха и усталости она ощутила — надвигаетсянеодолимое, неотвратимое, потом у нее вырвался громкий, протяжный крик.

— Тише ты! — глухо простонал он, выпустил ееволосы и поспешно зажал ей рот ладонью. — Ты что, хочешь всю гостиницупереполошить, черт возьми? Подумают, я тебя режу! Лежи смирно, больно будет,сколько полагается, и все. Лежи смирно, смирно лежи, слышишь!