— А второй... меч? — спросил он с затаеннымстрахом.

Калика хмыкнул:

— Второй... гм... о нем было сказано: «Не мир я вампринес, но меч»...

Он не закончил, края черной тучи начали быстро и страшнозагибаться, словно она как сырая шкура попала на горячие угли. Под ней была ещеодна, лиловая, при виде которой у Томаса пробежал по спине недобрый холодок.

— Олег...

Страшный треск над головами пригнул к земле. Полыхнулоогнем, черные тучи раздвинулись. Потрясенный Томас увидел, как в щельпротиснулась исполинская рука, размером с вековую сосну. Опустилась, слепопошарила по вершине скалы. Томас прижался к камням, но гигантская рукаприблизилась, каждый палец был толщиной с полено, а на ладони поместился быкоролевский стол с двенадцатью рыцарями. Томас застыл, а над головой раздалсястрашный рык, затрещало, гигантская рука внезапно выросла в размерах. Томасувидел прямо перед собой огромную ладонь с хищно растопыренными пальцами.

— А пошел ты, — выдохнул он затравленно. Безразмаха ударил по страшной ладони. Острие врубилось как в теплое масло,исполинская плоть раздалась, кровь брызнула такими фонтанами, что Томасупочудилось, что собьет с ног. Над головой прогремел нечеловеческий крик, полныйярости, боли, изумления.

Рука отдернулась, Томас видел, как вверх удаляетсягигантская ладонь, кровь хлещет ручьем, на месте двух пальцев торчат обрубки,откуда хлещет кровь... Он остолбенело перевел взор себе под ноги, в испугеотпрянул. Два исполинских пальца, оба с поленья, дергались, еще скребли ногтямитвердую землю. Кровь шипела и быстро поднималась легким розовым дымом.

— Святая Дева, — прошептал Томас в благоговейномстрахе, — кто это был?

Калика крикнул зло:

— Тебе герб увидеть надо? Быстрее сюда!

Томас побежал, оглядывался, меч в его руке радостнодергался. Томасу чудилось, что даже повизгивает как в предвкушении новой дракиполный сил бойцовский пес. В тучах гремело, но рука исчезла. Томасу чудилисьстоны, жалобы, стенания, но это могли быть завывания ветра. Правда, удар былхорош, их жизни спасены, и Томас счастливо поцеловал рукоять чудесного меча,пролившего кровь чудовища.

В зеленых глазах Олега мелькнуло странное выражение. Губыдрогнули, но смолчал, и Томас перевел дыхание. Ссориться с отшельником сейчасне хотелось в особенности. Он прошептал молитву Пречистой Деве, дрожащими отсчастья пальцами погладил холодную рукоять Зу-л-Факара:

— А почему он в аду?..

Олег услышал, буркнул:

— Оружие.

Томас удивился:

— Вот-вот! Оружие, а в аду! Должно быть в раю.

Олег оглянулся на могучего рыцаря, исполненного всяческихдостоинств, вздохнул. Томас смотрел вопросительно. Олег развел руками:

— Наверное, ислам, как и вера твоего Христа, должензавоевывать сердца, а не рубить головы. А мечи... это вроде запрещенного приемав турнире идей.

Томас, похоже, не понял, но спорить не стал:

— У каждого турнира свои правила. Сэр калика, кудатеперь?

— Вниз, — ответил Олег сдавленным голосом.

Земля вздрагивала, доносился постоянный гул. Томас спросилзапоздало:

— Олег, там наверняка что-то нашлось бы и по твоейруке. Кивнул бы, я бы захватил.

— У тебя ж мечи в руках, — буркнул Олег.

— В зубах бы унес. Нам, крестоносцам, была б добыча, авзять сумеем.

Калика долго внюхивался в неподвижный воздух, так казалосьТомасу. Кивнул с невеселым удовлетворением:

— Пахнет и чем-то недобрым...

Карабкались чуть ли не как мухи по стене, но когда поднялисьпо расщелине в гранитной стене, Томас ощутил легкое движение воздуха. Однакопахло еще и знакомым запахом крепкого мужского пота, когда по несколько сутокне только не моются, но даже спят, не снимая одежды.

— Их там не меньше трех десятков, — определилОлег. Он сильно втянул ноздрями, закрыл глаза. — Запаха чесночной колбасыне чую, так что чертей нет... вроде бы.

— А что нам черти? — спросил Томас гордо, хотясердце затрепыхалось как у зайца. — Мы сами теперь такие черти!

В каменной долине горели три костра, возле них сидели истояли воины. Не три, десятка четыре, все как подбор рослые, одетые в легкиедоспехи, треть даже без шлемов, но все с топорами, круглыми щитами. Завидеввыходящего Томаса, один вскрикнул, через мгновение на ногах оказались уже все.

Томас набрал в грудь воздуха, напрягся, нагнетая в себеярость, бешенство, злобное неистовство, исподлобья оглядел бегущих на неговрагов. Смерть!

Его меч с таким свистом покинул ножны, что даже каликаопасливо отпрыгнул в сторону. Сам он завертел посох, образуя вокруг себяразноцветную защитную стену, похожую на полупрозрачный шатер, сквозь стеныкоторого не проскользнет и стрела.

Воины набежали молча, раздался лязг, стук. Передниестолкнулись в закованным в железо рослым рыцарем, его блистающий меч пронессянаискось, коротко скрежетнуло железо, Томас повторил быстрый удар в другуюсторону, и только тогда раздались вопли, стоны, крики ярости и ужаса, а Томассообразил, что меч пророка рассекает тела как капустные листья, не одного, асразу троих-четверых повергает на землю — сколько зацепит!

— За Пречистую Деву! — заорал он, сердце ужеколотилось мощно и победно. — За мать ее... благочестивую Анну!

Калика дрался молча, Томас слышал только непрерывный сухойстук. Воины тоже умирали молча, даже отползали раненые и покалеченныебезмолвно, словно не желали нарушать благочестивых раздумий, а вокруг Томасаорали, вскрикивали, верещали, плевались, пытались ухватить хотя бы за ноги. Онрубил быстро и в страхе, что опрокинут и затопчут, пятился, враги спотыкались отрупы, а он ударами меча, оставлял их там, на земле.

Когда их осталось всего трое, они переглянулись, попятились.Все тяжело дышали, один был ранен. Томас сделал движение напасть, онипопятились еще, не сводя с него злобных взглядов. Он сделал страшное лицо

и затопал ногами. Они в ужасе повернулись и унеслись прочь.

Калика вытер посох, набалдашник был не только в красном, нои в чем-то белом, что калика упорно называл серым. Томас с потрясеннымудивлением рассматривал меч. Зеленое лезвие еще вспыхивало, постепенно замирая,словно возбуждение уходило, а залитое кровью лезвие снова блистало торжественнои победно, будто кровь впиталась в железо, или же благородное лезвие отторглокровь презренных, сбросив на землю.

— Как... рубит, — пробормотал он, — какрубит!

Калика перевел дыхание, глаза все еще были встревоженными: