Артем решил, что больше притворяться смыслы не имеет, ичестно покрутил головой. — Об этом, как и о многом другом, поведают тебе вСторожевой Башне, и многое откроется глазам твоим, — посулил ему брат Тимофей.— А знаешь ли ты, что сказал Иисус Христос, сын Божий, своим последователям вЛаодикии? — и видя, что Артем отводит глаза в сторону, с мягким укором покачалголовой. — Иисус сказал: «Советую купить у меня глазную мазь, чтобы, втерев еев глаза, ты мог видеть» (Откровение 3:18) Но Иисус говорил не о телеснойболезни, — подняв указательный палец вверх, подчеркнул брат Тимофей, и егоголос замер на повышенной интригующей интонации, обещавшей любознательнымудивительное продолжение.

Артем немедленно изобразил живой интерес. — Иисус говорил ослепоте духовной, которую необходимо было исцелить, — раскрыл загадку розовыйбрат. — Так и ты, и тысячи других заблудших странствуют впотьмах, ибо слепыони. Но вера в истинного Бога нашего Иегову есть та мазь глазная, от которойглаза твои распахнутся широко и увидят подлинный мир, ибо зряч ты физически, нослеп духовно.

Артем подумал было, что глазную мазь ему было бы оченьхорошо дня четыре назад, но тут же прогнал неуместную мысль. Так как он ничегоне отвечал, брат Тимофей решил, что эта сложная идея требует осмысления, инекоторое время молчал, позволяя ему постичь услышанное.

Но через пару минут где-то впереди мелькнул свет, и братТимофей прервал его размышления, чтобы сообщить ему радостную весть: — Видишьли там огни в отдалении? Сие есть Сторожевая Башня. Мы пришли!

Никакой башней это не было, и Артем почувствовал легкоеразочарование. Это был поезд, стоявший посреди туннеля обычный состав, фарыкоторого несильно светились в темноте, освещая ближайшие пятнадцать метров.Когда брат Тимофей с Артемом приблизились к нему, навстречу им из кабинымашиниста спустился тучный мужчина в таком же балахоне, обнял розовощекого иобратился к нему его тоже «возлюбленный брат мой», из чего Артем сделал вывод,что это скорее фигура речи, чем признание в любви. — Кто сей отрок? — ласковоулыбаясь Артему, низким голосом спросил тучный. — Артем, новый брат наш,который хочет вместе с нами идти по пути истинному, изучать святую Библию, иотречься от дьявола, — перечислил розовощекий Тимофей. — Так позволь стражникуБашни приветствовать тебя, о возлюбленный брат мой Артем, — прогудел толстяк, иАртем опять поразился тому, что и он словно не замечает той нестерпимой вони,которой сейчас было пропитано все его существо. — А теперь, — ворковал братТимофей, когда они неспеша продвигались по первому вагону, — прежде, чемпройдешь ты на встречу братьев в Зал Царства, ты должен очистить тело твое, ибоИегова Бог наш чист и свят, и ожидает он, чтобы его поклонники сохранялидуховную, нравственную и физическую чистоту, а также чистоту в мыслях. (1 Петра1:16) Мы живем в мире нечистом, — он с прискорбным лицом оглядел одежду Артема,которая действительно находилась в плачевном состоянии, — и чтобы оставатьсячистыми в глазах Бога, от нас требуются серьезные усилия, брат мой! — заключилон, и втолкнул Артема в обитый пластмассовыми листами закуток, сделанныйнедалеко от входа в вагон, попросив его раздесться, а потом минут пять хлесталего водой из резинового шланга, и даже вручил ему тошнотворно пахнущий брикетсерого мыла.

Артем старался не думать, из чего оно было сделано, вовсяком случае, оно не только разъедало кожу, но и уничтожало мерзкий запах,исходивший от нее. По завершению процедуры брат Тимофей выдал ему относительносвежий балахон навроде своего и неодобрительно посмотрел на висевшую у него нашее гильзу, усматривая в ней идолопоклоннический талисман, но ограничилсятолько укоризненным вздохом.

Удивительно было и то, что в этом странном поезде,застрявшем невесть когда посреди туннеля и служащем теперь братьям пристанищем,есть вода и подается она под таким напором. Но когда Артем поинтересовался, чтоже за вода идет из шланга и как им удалось соорудить подобное устройство, братТимофей лишь загадочно улыбнулся и отметил, что стремление угодить господуИегове поистине подвигает людей на поступки героические и славные. Объяснениебыло более чем туманным, но им пришлось удовлетвориться.

Затем они прошли во второй вагон, где между жестких боковыхдиванов были устроены длинные столы, сейчас пустые. Брат Тимофей подошел кчеловеку, колдовавшему над большими чанами, от которых шел соблазнительный пар,и вернулся с большой тарелкой какой-то кашицы, оказавшейся вполне съедобной,хотя Артему так и не удалось определить ее происхождение.

Пока он торопливо черпал облезшей алюминиевой ложкой горячуюпохлебку, брат Тимофей умиленно созерцал его, не упуская возможностиподелиться: — Не подумай, что я не доверяю тебе, брат, но твой ответ на мойвопрос о твоей вере в Бога нашего звучал неуверенно. Неужели ты мог быпредставить себе мир, в котором нет Его? Неужели наш мир мог бы создаться сампо себе, а не в соответствии с мудрой волей Его? Неужели все бесконечноеразнообразие форм жизни, все красоты земли — он обвел подбородком обеденныйзал, все это могло возникнуть случайно?

Артем внимательно оглядел вагон, но не обнаружил в нем иныхформ жизни, кроме них самих и повара. Не исключено, впрочем, что где-топритаились еще тараканы и даже крысы. Снова пригибаясь к миске, он только издалскептическое урчание.

Вопреки его ожиданию, его несогласие вовсе не огорчило братаТимофея. Напротив, он заметно оживился, и его розовые щеки зажглись задорнымбоевым румянцем. — Если это не убеждает тебя в Его существовании, — энергичнопродолжил брат Тимофей, то подумай о другом. Ведь если в этом мире нетпроявления Божественной воли, то это значит… — голос его замер, будто от ужаса,и только спустя несколько долгих мгновений, в которые Артем совсем потерялаппетит, он закончил — …ведь это значит что люди предоставлены сами себе, и вовсем нашем существовании нет никакого смысла, и нет никакой причины продолжатьего… Это значит, что мы совсем одиноки, и некому заботиться о нас. Это значит,что мы погружены в Хаос, и нет ни малейшей надежды на свет в конце туннеля… Втаком мире жить страшно. В таком мире жить невозможно.

Артем не ответил ему ничего, но эти слова заставили егозадуматься. До этого момента он видел свою жизнь именно как полный хаос, какцепь случайностей, лишенных связи, лишенных смысла, и пусть это угнетало его исоблазн довериться любой простой истине, наполнявшей его жизнь смыслом — каждаясвоим — был велик, он считал это малодушием и сам, сквозь боль и сомнения, всебольше укреплял себя в мысли, что его жизнь никому, кроме него самого, не нужна,и что каждый живущий должен противостоять бессмыслице и хаосу бытия, в одиночкуили вместе с другими. Но спорить сейчас с ласковым Тимофеем ему совсем нехотелось.