Что, однако, не снимало с Энтони необходимости явить себя на празднике безупречным и бесспорно достойным Элизабет джентльменом. А это было настолько же сложной задачей, насколько и сохранение спокойствия и безучастности рядом с любимой. И четыре последние ошеломительно счастливые недели Энтони ничего в этом отношении не изменили. Он по-прежнему терял рассудительность и самообладание, стоило Лиз приблизиться на расстояние вытянутой руки, когда в голове оставалась лишь мысль о том, что он уже может дотронуться до нее, и острая потребность немедленно осуществить это желание. Как он собирался танцевать с ней, понимая, что за этой задорной забавой ничего не последует? Как расцепит пальцы, выпуская Элизабет, чтобы позволить ей встать в пару с другим? Даже зная, что это ничего не значит и что этикетом положено менять партнера после каждого танца, — проще было смириться с исключением из юридической палаты, чем с необходимостью доверить своего ангела кому-то еще.

Ему отчаянно не хватало тех часов, что он имел возможность проводить с Элизабет: как объяснишь переполненному любовью сердцу, что у его владельца есть и другие обязанности и что он не имеет права отворачиваться от них, если рассчитывает однажды назвать Элизабет своей женой? Энтони затеял в Кловерхилле грандиозный ремонт, не жалея средств и желая только сделать его достойным жилищем для своей избранницы, и всюду требовалось его присутствие. Сколь бы ни был опытен нанятый управляющий, а последнее слово все же оставалось за хозяином, да и Энтони слишком привык полагаться на себя, чтобы теперь полностью поручить столь ответственное дело кому-то другому. Днями напролет в Кловерхилле стучали молотки, скрипели рубанки, жужжали буравы, и Энтони даже не мыслил пригласить в такой хаос любимую и ее семью.

Позволить себе надоедать ежедневными визитами в Ноблхос даже на правах жениха мисс Уивер он тоже не мог, а потому был вынужден довольствоваться утренними встречами и прогулками с ней — почти такими же, как раньше, но все же теперь совсем другими. Столько в них было нежности, радости, многозначительных намеков и прямых обещаний, что Энтони возвращался домой, витая в облаках и безмерно забавляя своим видом вездесущего Джозефа. Тот, кажется, ставил себе в заслугу нынешнее блаженство старшего товарища и потому позволял себе отечески снисходительное отношение к нему, нередко выражавшееся в довольно-таки едких шутках. Вот как сейчас.

— Понимаю и сочувствую, — отозвался Джозеф. — Сам никогда не любил это дело и даже рад, что наконец-то у меня появился весомый повод отлынивать от танцев. С одной ногой особо не попрыгаешь.

— A Эмили расстроится из-за твоего отсутствия, — заметил Энтони. — Мне кажется, она очень рассчитывала завлечь тебя хотя бы на короткую польку.

— Не расстроится! — буркнул Джозеф, с читаемым чувством раздражения буравя левый сапог взглядом. — Ей все равно не положено с кавалерами танцевать, покуда старшая сестра замуж не вышла.

— Тем более, — сделал еще одну попытку Энтони, хотя и знал, что ничего дельного из нее не получится. — Вдвоем и скучать веселее.

— Сам, главное, не заскучай! — тем же тоном огрызнулся Джозеф. — А то, я смотрю, ты без перчаток в путь собрался? Будешь весь вечер старческие кресла протирать да на невесту издали облизываться.

Энтони спохватился: вот она, плебейская привычка к голым рукам, от которой он так и не сумел избавиться. Уж сколько раз она его подводила, когда Энтони просто забывал надевать перчатки перед важными событиями. Когда первый раз в суде выступал, всю первую часть процесса руки под трибуной прятал, а в перерыве первым делом помощника в лавку галантерейщика послал. Добро, тот успел обернуться, иначе и речь Энтони пришлось бы произносить сидя, и одному богу известно, произвела бы она тогда на присяжных должное впечатление или сломала карьеру молодого барристера.

С тех пор Энтони вроде бы вдолбил себе, что перчатки должны быть второй кожей, да и отвратительная лондонская погода способствовала своевременным воспоминаниям о них. В отличие от Сомерсета, где он позволил себе расслабиться, а когда ощутил тепло ладони Элизабет в своей руке, и вовсе не имел сил ставить между ними преграду.

Но на бал мужчинам полагалась являться в белых перчатках, иначе о танцах можно было забыть, в лучшем случае довольствуясь полуночным ужином, а в худшем — будучи попрошенным покинуть респектабельное общество, не терпящее подобных вольностей. А это было все-таки последним, чего бы Энтони желал.

— Спасибо за напоминание, — усмехнулся он, натягивая заранее приготовленные перчатки. — Скажу Эмили, что ты занят важным расследованием и не можешь тратить время на всяческие развлечения. Пусть обижается на меня, не брезгующего балами, в то время как другие вынуждены трудиться на мое благо.

— Так она тебе и поверит! — хмыкнул Джозеф. — Особенно теперь, когда ты за целый месяц после суда над Мортоном не взял ни одного дела. Я-то тебя понимаю: девица взаимностью ответила, поместье требуется к свадьбе подготовить — но вот потенциальные клиенты могут и не быть столь же милосердны. Пару раз отказ от зазнавшегося барристера получат — и найдут себе другого, посговорчивее. А ты с чем останешься? Пока еще Кловерхилл начнет какой-то доход приносить, можно будет и с голоду подохнуть. Деньги-то на твоих свежевысаженных кустах не вырастут, а мистер Уивер, несмотря на всю свою благодарность спасителю, может и отречься от обнищавшего зятя.

Энтони покачал головой, но не осуждающе, а признавая правоту младшего товарища. Деньги из-за ремонта текли сквозь пальцы, и, хоть Энтони не сомневался, что ему достанет их и на возрождение Кловерхилла, и на свадьбу, все же он предпочел бы иметь более или менее стабильный доход прямо сейчас. Но взять новое дело означало еще сильнее сократить время, проводимое с Элизабет, и вряд ли она могла бы оценить подобное намерение. Даже если доверить Джозефу всю подготовительную работу, поездка на суд в Лондон займет никак не меньше недели. Если только…

— Вот что, — предложил Энтони, — раз уж ты не знаешь, куда приложить свою неуемную энергию, подыщи-ка мне клиента где-нибудь поближе к Сомерсету. Желательно с не самым громким именем, но с чистой и благодарной душой для взаимовыгодного сотрудничества. Все расходы за мой счет.

У Джозефа загорелись глаза: очевидно, он тоже соскучился по настоящему делу. Однако следом он прищурился и качнул головой в сторону Ноблхоса.

— А за Ходжем кто следить будет? — поморщился он. — Гонки Национальной Охоты* на носу: новые заезды, новое жульничество. Должен же он когда-нибудь слабину дать и улики оставить! Или ты сам за ним по пятам следовать собираешься? Так должен сказать, он тебя в любом гриме узнает: ему есть, за что с тобой расплачиваться.

Ходж в последние недели являл собой пример образцового британского джентльмена, избавив Энтони от своих острот, а дядю и его семью — от стыда за подобного родственника, однако вряд ли стоило надеяться, что эта маска искренна и что отныне можно не опасаться его злодеяний. Скорее, напротив, и у Энтони складывалось четкое ощущение, что Ходж что-то замышляет. И добро, если его удар будет направлен на него, а не против мистера Уивера, которому будущий зять обещал защиту, а на деле ограничился лишь невразумительным разговором со злоумышленником и не имеющими под собой почвы угрозами. Не приведи господь пропустить его выпад из-за собственной одержимости Элизабет и неспособности отдаться с головой не терпящему отлагательств делу, а не слишком сладкому восторгу ее отзывчивости. Кажется, пятнадцать лет уверенности в невозможности такого чуда сыграли с Энтони злую шутку. Он знал, как бороться с невзгодами, как отстаивать собственное место под солнцем, как карабкаться на вершину, преодолевая порой совершенно немыслимые препятствия. Но понятия не имел, что делать со всем тем счастьем, что дарила ему Элизабет, ощущая только, что без него уже не сможет, и до смерти боясь спугнуть его каким-нибудь неловким поступком или резким словом.