Марина схватилась за сердце.

«Это ошибка! Недоразумение!» – хотела выкрикнуть она, новспомнила, что уже говорила все это, а Десмонд не поверил. Что толку повторять,что толку…

– Зачем вы дергали меня за волосы? – спросила она, елешевеля губами от внезапно навалившейся усталости.

– Затем, что надо было вытащить из них сосновые иглы, –сердито ответил Десмонд, – я ведь уже говорил, что вы были невероятногрязны, словно всю ночь бегали взад-вперед по парку.

– Но ведь так оно и было! – слабо выдохнула она.

Десмонд озабоченно нахмурился и снова поднес ей рюмку:

– Bыпейте, сами выпейте, сами! Похоже, вы сейчас сноваупадете в обморок, и мне снова придется поить вас тем необычным способом, откоторого я и опьянел.

Марина слабо повела рукой, отстраняя рюмку:

– О чем вы говорите?

– Осторожнее! – вместо ответа испуганно вскрикнулДесмонд и с досадой покачал головой: – Ну вот, вы все рассыпали! Я-то собиралиголки в такую аккуратненькую кучку, чтобы потом все бросить в камин и сжечь, авы их рассыпали! Что же мне теперь, по ковру ползать, их все собирая? И утромгорничная наверняка увидит и решит, что я спятил, если приношу из парка сухиесосновые иглы к себе в комнату!

Десмонд огорченно глядел на ковер, а Марина таращилась нанего. Принес к себе в комнату? O господи милостивый… То есть она лежит в егопостели?

Кровь побежала быстрее, и Марина почувствовала, чтовозвращается к жизни. Сердце, которое едва трепыхалось в груди, теперьколотилось так, что Марине казалось, этот стук слышен по всей комнате. Если онпринес ее сюда, если он ухаживал за ней… Может быть, дело не только в репутации«русской кузины»? Может быть, она не так уж и безразлична ему? Она попыталасьскрыть это возвращение к жизни даже от самой себя, но мысли неслись, перегонялиодна другую. И только одна с завидным постоянством возвращалась обратно…

Она ведь была почти раздета – там в парке. И он нес ее наруках, прижимал к себе, смотрел на ее нагое тело… Неужели он не воспользовалсяее беспомощностью, ее слабостью? Марина прислушалась к себе, к своим ощущениям.Нет… вроде бы ничего такого она не чувствует…

Она робко глянула на Десмонда и вздрогнула: он гляделприщурясь, и глаза его снова были чужими… совсем чужими!

– Вы ошибаетесь, Марион, – с горькой усмешкой молвилДесмонд, и взгляд его не оставил сомнений в том, что он прочел ее мысли. –Вы ошибаетесь. Я вас не тронул. Неужели вы думаете, – он брезгливопередернул плечами, – что я мог побывать там, где до этого резвился мойконюх?

* * *

Словно бы некая неведомая сила вздернула Марину с постели,поднесла к Десмонду. Словно бы некая неведомая сила влилась в ее руку,отвесившую ему такую пощечину, что он отшатнулся и едва устоял на ногах.

– Вы меня с кем-то путаете! – прошипела Марина, непомня себя от ярости, которая удесятерялась тем, что она вспомнила, какиенепристойные мысли посещали ее относительно Хьюго. Теперь она готова былапроклинать себя за постыдную похоть, и это презрение к себе лишь усиливало еепрезрение к Десмонду. – Хоть я ваша тайная жена, однако же не обзавеласьеще вашею фамильною чертою: страстью сношаться с простолюдинами!

Десмонд качнулся, схватился за край стола, чтобы не упасть,и глаза его так сверкнули, что Марина поняла: он тоже в ярости – в такойярости, что едва способен владеть собой. И вот-вот бешенство вырвется на волю,и тогда ей несдобровать! Но Марине уже было море по колено. Какая-то безумнаяотвага, шалая дерзость кружили ей голову, несли; ей почудилось вдруг, что она,как птица, взвилась над Десмондом и норовит клюнуть его побольнее, побольнее…причиняя муку, горе себе, но наслаждаясь и его мучениями.

– Да, да! Это ведь в ваших привычках! – усмехнуласьМарина. – Вы ведь сочли меня крестьянкою, когда обольстили в бане, ипотом, когда каждую ночь укладывали к себе в постель, разве не так? Да и всевы… Макколы! Ваш брат, тайно обвенчавшийся с Гвендолин и приживший с ней сына,ваш дядя, у которого любовница в деревне, ваш отец, так и не узнавший именисвоего бастарда! В конце концов, Джессика, которая душу дьяволу продаст, лишьбы сделаться леди Маккол, всего лишь усвоила вашу манеру – ее и винить-то не зачто! Но меня вы…

Все взорвалось у нее в голове. Даже стены покачнулись отэтого взрыва… А затем что-то больно ударило Марину в спину, и она обнаружила,что лежит на ковре, а левая ее щека горит и наливается болью.

Десмонд ударил ее! Она была так ослеплена яростью, что незаметила, как он набросился на нее и сбил с ног!

Мгновение Марина лежала недвижимо, и вдруг страшное, сухоерыдание сотрясло ее с головы до ног. Молниеносное, острое, мучительное воспоминаниевстало перед ней: еле живая от страха, глядя в зеркало, в котором дрожит огонексвечи, она бормочет: «Суженый, ряженый, приди ко мне вечерять!» И вдруг видитперед собою лицо, милее коего, кажется, не сыскать во всем белом свете. Какойвосторг, какое всепоглощающее счастье ощутила она, когда губы их впервыевстретились! И вот чем кончилось ее «страшное гадание»: лютая ненависть,оскорбления, пощечины…

Что она наговорила ему? Как посмела? И что он… что он сказалей?.. Все теперь кончено меж ними!

Это было горе, для которого мало слез. Они были ничтожны,всех слез не хватило бы, чтобы оплакать боль, невыносимую боль, пронзившую всеее существо. Сердце разрывалось от этой боли: теперь Марина воистину ощутиласмысл этого выражения и могла только негодовать на то, что еще жива. А Десмонд…он бросился прочь от нее, распахнул двери, выглянул. Конечно, ему стало стыдно,что кто-то услышал эту «супружескую сцену», этот мерзкий скандал, который ониустроили друг другу. Только одно его и заботит: честь Макколов! Можно делатьвсе, что угодно, но все должно быть шито-крыто. Выходит, он говорил правду отом, что принес Марину лишь для того, чтобы слуги не увидели ее в непотребномвиде. А на самом деле ему совершенно все равно, жива она или мертва, есть онана свете или ее нет!

От этой мысли захотелось перестать жить прямо сейчас,немедленно. Марина повернула голову, зашарила пальцами по ковру. На нее опятьнакатила удушающая слабость, но Марина не хотела сдаваться ей. Ничего… скоронаступит покой, а пока надо найти, найти… она не знала, что ищет, но радостновстрепенулась, когда в ее палец вонзилось что-то острое. Стекло, осколок стекла– наверное, рюмка все-таки разбилась.

Маленький осколок, но лучше это, чем ничего.

Она с трудом стала поднимать руку – и замерла, вдруг ощутив,что Десмонд рядом.

– Ого! – недобро усмехнулся он, заглядывая в ееглаза. – Да вы, я вижу, вооружены? Намерены отомстить обидчику, да? Ну,этим вы меня только оцарапаете!