в которой мы возвращаемся в Моравию, в город и замок Одры,где польское посольство предлагает устранить препятствия в укреплении братскихсвязей с Чехией, а Рейневан кое-что узнает о политике.

Было пятое апреля, когда они добрались до Одр. Инцидент со сбежавшимШиллингом заставил их беспокоиться о судьбе Горна, уже в пути они принялирешение ехать на Совинец. Но не довелось. Первым, кого они встретили во дворезамка, был сам Урбан Горн.

Когда он их увидел, его лицо потемнело, а глаза вспыхнули.Однако он не сделал ни малейшего движения, стоял спокойно и неподвижно.Возможно, потому, что его движения сильно ограничивала толсто забинтованная шеяи поддерживаемая перевязью левая рука. А также то, что их было трое, а он один.

– Приветствую, – банально начал Рейневан. –Как дела?

– Так, как выгляжу.

– Ух ты.

– Мы тебя оставили, – Шарлей едва заметноподмигнул Рейневану и Самсону, – несмотря ни на что, в лучшем состоянии.Кто это тебя так обработал?

Горн ругнулся, сплюнул и посмотрел на них исподлобья.

– Шиллинг, – сильно сжал зубы Горн. – Засталменя врасплох, сволочь. Сбежал из Совиньца.

– Убежал, ай-ай-ай… – Шарлей преувеличенно заломилруки. – Слышишь, Рейнмар? Самсон? Шиллинг сбежал! Это нехорошо, оченьнехорошо. Но, с другой стороны, хорошо.

– Что? – пробурчал Горн. – Что хорошо?

– Что он убежал недалеко, – выпалилРейневан. – Мы повстречались. А присутствующий здесь Шарлей, тот, которыйсейчас, собственно, скалит зубы, порезал его своей шаблюкой на кусочки, какщуку. Мир улучшился, когда на одного мерзавца в нем стало меньше. Ну, Горн, безобид, оставим ссору. Предлагаю, чтобы та перестал хмуриться и пожал намдесницы. Ну?

Урбан покрутил головой.

– Вы никак с дьяволом в сговоре, вся ваша чертоватройка. У вас дьявол под кожей, у каждого из вас. Лучше, зараза, быть с вами,чем наоборот. Без обид. А за скотину Шиллинга большое спасибо. Дай руку,Шарлей. Рейнмар… Ааау, Самсон! Без объятий, мать твою, без объятий! Швыразойдутся!

Прокоп Голый принял Рейневана стоя. Сам стоял и его садитьсяне приглашал.

– Ты, – начал он бесцеремонно, – кажется,чего-то ждешь? Чего? Выражения благодарности за неоценимый вклад в миссию вСилезию? Сим выражаю тебе выражения и заверяю, что твои заслуги не будутзабыты. Достаточно? Или ты, может, ждешь акта соболезнования по поводу того,что ты был подвергнут испытанию на верность и подлежал тесту на лояльность? Недождешься такого акта. Впрочем, насколько я знаю, вы уже отыгрались наБедржихе, просто удивительно, что это вам сошло с рук. Есть ли еще что-то, чтоя позабыл назвать? Говори быстро, у меня нет времени, польские послы ждут.

– Мои друзья хотят покинуть Одры, жаждут проведатьблизких. Они могут сделать это без препятствий?

– Шарлей и дурачок? Могут делать, что хотят. Всегдамогли.

– А я?

Прокоп отвел взгляд. Долго смотрел на тучи за окном.

– Ты тоже.

– Благодарю, гейтман. Вот, пожалуйста, decoctum. Яприготовил целый флакон, на запас… Если б боль вернулась…

– Спасибо, Рейневан. Езжай, ищи ту свою панну. Нопрежде, чем попрощаемся, еще одно дело. Один вопрос. Я прошу, чтобы ты дал нанего искренний ответ.

– Спрашивай.

Прокоп Голый медленно повернул к нему голову. Его глазакололи, словно кинжалы.

– Это ты сдал Домараска в Ополе? Он из-за тебяпровалился? Ты его предал?

– Я никого не предавал. В особенности того Домараска.Не имею понятия, кто это. Не знаю никого, кого бы так звали.

– Я ждал такого ответа. – Глаза Прокопа неизменили выражения. – Именно такого. Но если бы чисто случайно было иначе,тогда… Тогда не возвращайся, Рейневан. Вместо того, чтобы возвращаться, беги,брось всё и беги. Потому что Домараска я тебе не прощу. Если бы оказалось, чтоэто ты, что это из-за тебя, я убью тебя. Собственными руками. Не говори ничего.Иди уже. С Богом.

Они попрощались за Верхними воротами. Дул резкий ветер сОдры, проникал холодом до мозга костей. Рейневан прятал уши в меховой воротник.

– Езжай с нами! – Шарлей натянул поводьявороному. – Езжай так, как стоишь. Не понимаю, что тебя здесь еще держит.К черту, парень, я чувствую угрызения своей неспокойной совести. Я не должентебя оставить.

– Вскоре я появлюсь в Рапотине, – совралон. – Буду со дня на день. Ты пока передай привет пани Блажене. ПоклонисьМаркете, Самсон. Обними ее от меня.

– Само собой разумеется, – грустно улыбнулсявеликан. – Само собой. Мы ждем тебя, Рейневан. Пока бывай и…

– Что?

– Не дай собой манипулировать. Не позволяй, чтобы тебяиспользовали.

– Меня не пригласили не совещание! – Голос уКорыбутовича был спокойный, но было видно, что внутри он аж кипит от злости.

– Не пригласили меня, – повторил он. – А изпольского посольства никто даже не передал мне почтения. Вроде меня вообще небыло! Будто обо мне не знают! Я, черт возьми, племянник их монарха! Я князь!

– Милостивый князь… – Рейневан откашлялся, а потомначал декламировать то, что приказал ему продекламировать Бедржих изСтражницы. – Соблаговоли понять деликатную ситуацию. Король Ягелло объявилвсему христианскому миру, что ты пребываешь в Чехии без его ведома, без егоучастия и прямо супротив его воли. В Польше ты проклят и предан изгнанию. Тыудивляешься, что польское посольство не имеет с тобой отношений? Это была бывода на мельницу Люксембуржца, новый повод для поклепов крестоносцев. Сновакричали бы, что Ягелло поддерживает гуситов, активно и оружием. Сам же знаешь, чтоты для Люксембуржца, как бельмо в глазу, ты и твое рыцарство. Он знает, какойты являешься силой. И просто тебя боится.

Лицо Сигизмунда Корыбута просветлело, через мгновениеказалось, что он лопнет, что гордость разорвет его. Рейневан продолжал заученныйурок.

– Хотя на совещание тебя не пригласили, непременно отебе говорили. Я возвращаюсь из Силезии, с миссии, поэтому знаю, что на тебя,князь, на твою силу опираются все планы, а планы эти велики. В этих планах не забытыи твои заслуги, они будут вознаграждены.