Казалось, они пересекают море – приподнимаясь из воды прикаждом гребке, Мазур видел, что берег словно бы застыл на месте, не приближаясьничуть. Так оно всегда и кажется, когда себя не помнишь от нетерпения, в теплойводе или в холодной – все едино, но помогала эта мысль плохо… «Он приближается,приближается, берег, – повторял Мазур мысленно, чувствуя, как деревенееттело, боясь сжать зубы посильнее, чтобы не перекусить тонкий пластикшприца. – Приближается ведь, тварь!»

Джен вскрикнула, сбившись с темпа, погрузившись в воду так,что над серой поверхностью осталось лишь ее лицо с безумными глазами, забилась,оглядываясь на него в смертной тоске. Хлебнула воды, забарахталась.Нечеловеческим усилием Мазур наддал, подтолкнул к ней деревце. Она схватиласьлевой рукой, вершинка погрузилась в воду вместе с одним из тюков. Мазур сунулей шприц, заорал, выскочив по пояс из воды:

– Нога? Уколи, живо!

Ее правая рука исчезла под водой – слава богу, еще непотеряла голову, ожесточенно боролась… Деревце погрузилось совсем. Выпустив его,Мазур большим и указательным пальцами левой руки, словно ухватом, подперзатылок Джен, что есть мочи подталкивая к берегу и девушку, и хлипкую пародиюна плот. Успел даже примериться, как оглушит ее, если начнет цепляться за негои потянет на дно…

Ну вот, она опять гребет обеими руками, плывет как-тостранно, боком, видимо, нога еще не отошла окончательно, а иглу простовыпустила, дуреха, утопила шприц, вместо того чтобы вернуть. Если у самогосведет судорогой ногу, хреновато будет…

Весь мир состоял из серой воды, тяжело и ритмичноколыхавшейся перед глазами – вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз, –попадавшей в рот, в глаза, в ноздри. Еловая лапа колола щеку, на миг заслонилавсе, веревка то и дело натягивалась – Джен сносило по течению, и Мазур что-тохрипло рычал ей, неизвестно на каком языке. В голове крутилось: «Могло бытьхуже, могло быть хуже».

Сердце пока не подвело. Спасал опыт, натренированныемускулы, умение всегда побеждать. Бывало и похуже. Всего-то – проплыть из точкиА в точку Б… И все равно, ощутив, наконец, под ногами твердое дно, увидев, какДжен поднялась над водой по бедра, он едва не взвыл от дикой животной радости….

Они выпрямились во весь рост на берегу – промокшие насквозь,трясущиеся от холода. Зубы стучали так, что, пожалуй, можно было услышать и натом берегу Отвязав тюки, Мазур сделал над собой легкое усилие, вновь вошел вводу по колени и отпихнул ель подальше. Она идиллически поплыла по течениювершиной вперед.

Джен что-то сказала, совершенно неразборчивое, – чтопоходило больше на звонкую трель кастаньет.

– П-помолчи, – отмахнулся Мазур, рывками развязываяхитрые морские узлы.

Прежде всего он извлек автомат, бережно уложил на сухойпесок, бросил девушке ее ботинки:

– Белье снять, ботинки надеть, живо!

– Х-холодно, – наконец изрекла она что-то осмысленное.

– Ценное наблюдение, – сказал Мазур, ежась. –Тонко подмечено…

– Д-дай одежду…

– Потом, – категорическим тоном сказал он. –Сначала нужно обсохнуть, а лучшего средства, чем марш-бросок, еще не придумали.Да шевелись ты!

И, прежде чем она успела опомниться, ловко содрал с неетонкий шерстяной свитер, наскоро выжал. Рявкнул:

– Я тебе что, горничная?

Через несколько минут они бежали по тайге, смахивая на Адамаи Еву, изгнанных из рая, – только, в отличие от прародителей родачеловеческого, волокли на спине угловатые тюки. Автомат болтался у Мазура нашее, чувствительно хлопая по голой груди. Зрелище, надо полагать, былопрепикантнейшее – жаль, некому было полюбоваться, кроме ошалело взлетавшихповыше к вершине белок. Мазур безжалостно гнал девушку напрямик, хорошо еще,что быстро отыскал безотказную погонялочку – достаточно было один раз звонкошлепнуть по голой заднице. Рассерженно косясь через плечо, она промолчала. Инаддала – при малейшей заминке Мазур издавал бодрый крик:

– А по заднице?

Минут через двадцать, увидев подходящий выворотень, онрешил, что пора и остановиться. Нельзя сказать, что отогрелся полностью, нокровь заструилась по жилочкам бодрее. Он бросил тюк в яму, под выворотень,расстелил шуршащую непромокаемую ткань и сделал приглашающий жест:

– Прошу ложиться, мисс…

Тут только она вспомнила о правилах приличия и девичьейстыдливости, отступила, прикрываясь ладонями:

– Ты что?!

– Ложись, дура, – сказал Мазур, плеская на ладонь спиртиз фляги. – Растираться будем… Ну, спиной вверх, кому говорю!

Поставив рядом автомат и чутко прислушиваясь к окружающему,он принялся растирать девушку спиртом, не особенно и экономя. Вокруг запахло,словно в забегаловке. Понемногу ее кожа под ладонями становилась сухой игорячей. Мазур, время от времени критически озирая рабочее пространство,принялся наводить глянец собственной вязаной шапочкой. Перевернул ее на спину,как куклу, отбросил руки, когда попыталась прикрыться, и заработал в прежнемритме, не испытывая ни малейших эротических позывов. Джен покорно лежала,закрыв глаза.

Напоследок Мазур, ловко и неожиданно нажав двумя пальцами нащеки, заставил ее открыть рот и опрокинул туда полный колпачок спирта. Оназадохнулась, привстав, отчаянно кашляла.

– Ничего-ничего, – сказал Мазур, похлопывая ее поспине. – Лишь бы назад не пошло… Никто от этого еще не умирал, в Кентуккисамогонку гонят и покрепче… А теперь – укольчик.

– Нет…

– Сидеть! – он уже сбросил колпачок с иглы. – Еслиподхватите пневмонию, мисс, вас только пристрелить останется, я серьезноговорю… А теперь одевайся быстренько.

Растерся сам, пропустил глоточек, все – на скорую руку, безпрежнего тщания, полагаясь на счастливую звезду и на старую, общеизвестнуюистину: на войне к человеку отчего-то не вяжутся прежние гражданские хворивроде насморка или радикулита… Блаженно откинулся, привалившись спиной кпереплетению жестких корней, вытер лицо шапочкой, вкусно пахнущей спиртом иженской кожей. Выпустил густую струю дыма, окликнул:

– Мисс Деспард, как самочувствие?

Она промолчала, лежала навзничь с закрытыми глазами. Мазуруэто не понравилось, и он переспросил громче:

– Самочувствие как?

Молчание. Мазур не спеша докурил сигарету до фильтра,спрятал окурок в песок, присел на корточки рядом с Джен и похлопал ее по щеке:

– Ты не уснула?

– Нет, – сказала она тусклым голосом.

– А почему молчим?

– Все надоело, – сказала она, приоткрыв глаза. –Не могу я больше.

– А как же женское равноправие? Неужели будешь передмужчиной слабость показывать?