к тому, насколько велика или мала возможность тесного союза между Россией и Францией. Для меня этот… принцип является основным и кардинальным во всем диапазоне европейской политики».

Призрак такого союза замаячил, когда Александр предложил посадить на французский престол Бернадота. Реакцией Меттерниха на это, как мы помним, было согласие на аннексию Пруссией Саксонии. Харденберг быстро выдвинул территориальные претензии, чтобы добиться своего, пока франко-русский альянс не стал реальностью. Дальше этого он не пошел, чтобы не сжигать за собой все мосты. Настаивая на дипломатической изоляции Франции, он, однако, не требовал ни ее военного разгрома, ни приведения к власти французского правительства, дружественного России. Короче говоря, чем больше усиливалась изоляция Франции, тем больше канцлер склонялся к мягким условиям мира. Невзирая на яростные протесты Гнейзенау, Блюхера, Штейна и других, которые считали передачу Эльзаса препятствием для мира, он принял почти без возражений предложение Каслри, касавшееся решения династического вопроса и вопроса о границах Франции. Далее, не прошло и двух недель после завершения министерских встреч в Лангре, как он подписал с Меттернихом (14 февраля 1814 года) секретную конвенцию, зафиксировавшую его согласие поддерживать до конца программу, выработанную в Лангре, даже в случае полного разгрома Франции. «Относительно позиции прусского министра следует сказать, – заметил снова Генц, когда узнал о конвенции, – что для такого четкого и энергичного выпада против России требуется немало мужества».

На встречах в Лангре сближение между двумя центральноевропейскими державами происходило, следовательно, по инициативе как Харденберга, так и Меттерниха. Основой этого сближения отнюдь не было согласие Австрии на передачу Саксонии Пруссии. Это было бы весьма удобным аргументом, если бы не споры между Харденбергом и Штадионом. Основой было общее убеждение канцлера и министра, которые оба были привержены дипломатии Средней Европы, в том, что планы Александра относительно Франции представляли угрозу для Австрии и Пруссии, хотя и по-разному. Сближение пока только нащупывалось – временами казалось, что под ним нет ничего прочного, кроме обоюдного увлечения двух деятелей шампанским и актрисами. Саксония, вопросы компенсаций Баварии и проблемы германской конституции являлись сильными раздражителями. Более того, Меттерних и Харденберг не верили в способности друг друга привлечь достаточно сторонников в правительствах для реализации своих идей. Оба политика следовали осторожному, умеренному курсу, весьма непопулярному в их странах. Меттерниха осаждали с двух сторон сторонники возрождения империи и австрийской самобытности, Харденберга – патриоты-экспансионисты и король, который подходил к своим отношениям с царем скорее с позиций феодальной солидарности, чем политического прагматизма. Австрийский министр мог лишиться своего поста в любое время, выступи он снова с предложением о передаче Саксонии Пруссии, которое уже всполошило приверженцев империи и изоляционизма. Харденберг рисковал отставкой в том случае, если бы он затребовал слишком много в Польше и слишком мало за Рейном. Этим силам внутренней оппозиции в конце концов удалось сорвать сотрудничество двух государственных мужей. Однако в тот момент и несколько месяцев спустя оба политика действовали согласованно, несмотря на возникавшие между ними трения, которые время от времени улаживал Каслри – с той только разницей, что, в то время как Меттерних стремился отсрочить урегулирование в Центральной Европе до восстановления французского влияния или устранения русского, Харденбергу приходилось действовать в условиях, когда его услуги еще пользовались спросом у других союзных держав.

В Лангре Меттерних добился успеха, установив тесные рабочие отношения с Каслри и Харденбергом. Однако достигнутые там соглашения отличались непрочностью и конъюнктурностью, поскольку их осуществление зависело от решений о мире, принимавшихся в Шатильоне. Как и предвидел Александр, в отсутствие мира союзные армии продолжали наступать, приближаясь к Парижу. Бонапарту грозило неминуемое свержение с трона, и даже самые общие принципы всеобъемлющего мирного урегулирования устаревали. С открытием 5 февраля в Шатильоне конференции возник немой вопрос: кто больше препятствовал миру – Наполеон, рекомендовавший Коленкуру принять условия Франкфурта относительно естественных границ Франции, или Александр, велевший своему посланнику Разумовскому тормозить работу конференции и, в случае надобности, вообще сорвать ее. Ответ на этот вопрос был вскоре получен. 9 февраля, в день, когда Коленкур принял неофициальное предложение о старых границах Франции при условии немедленного подписания соглашения о перемирии, Разумовский получил приказ явиться к царю за новыми инструкциями. В тот же день в Труа, месте новой штаб-квартиры союзников, Александр с мрачным видом уведомил Меттерниха о своем намерении продолжать наступление на Париж и сместить Наполеона. Он также раскрыл план, разработанный Лагарпом, который предусматривал согласие с формулой Лангре о французской династии и позволял тем не менее царю влиять на формирование будущего правительства Франции. Да, французы могли выбрать династию по своему усмотрению, но посредством ассамблей знатных лиц под присмотром русского губернатора. Лагарп склонялся к либеральной республике во главе с первым консулом Бернадотом. Александр тоже отдавал предпочтение Бернадоту в качестве монарха или кого-либо еще, но если бы Каслри и Меттерних пожелали Бурбонов, то пусть они выберут, советовал царь, герцогов Орлеанского или Беррийского. Александр допускал, что оба они могли занять трон тем или иным способом, последнего же он прочил в мужья великой княгине Анне из династии Романовых.

Амбиции Александра подкреплялись крупными военными успехами. Еще в Лангре он принял меры с целью застраховать себя от повторных австрийских угроз сепаратного мира, взяв с Фридриха Вильгельма обязательство держаться с ним вместе при самых чрезвычайных обстоятельствах. (Об этом сообщал Мюнстер князю-регенту в письме от 30 января 1814 года.) Вскоре после этого союзники одержали победы при Ла-Ротье и Бриенне, которые потрясли Коленкура и даже Бонапарта. Теперь царь всерьез задумал вывести 61 тысячу русских солдат из Богемской армии под командованием Шварценберга и придать их Силезской армии Блюхера, состоявшей уже на две трети из русских, а австрийцев оставить на их собственное усмотрение. Если бы Александр попытался это сделать и преуспел в этом, его господство на континенте стало бы свершившимся фактом. Со времени Ваграма Австрия не сталкивалась с более мрачной перспективой.

Но теперь уже Наполеон, в прошлом нередко выступавший в качестве карающей десницы Меттерниха, пришел к нему на помощь. Ударив во фланг Силезской армии, обнажившийся в результате спешки Блюхера и медлительности Шварценберга, он нанес поражение пруссакам в четырех последовательных сражениях с 10-го по 14 февраля. Эти поражения, хотя и не катастрофичные, значили больше, чем «легкие неудачи», как определил их Каслри. Вкупе с именем Бонапарта они вызвали переполох в штабе союзников. В политическом отношении эти поражения делали более значительной роль французского фактора в позиции Меттерниха, особенно потому, что проигравшей стороной были русские и пруссаки, а не австрийцы, которые составляли в основном медлительную Богемскую армию Шварценберга. Генерал Вреде, командующий