обстановке, когда Польша, по его замыслам, должна была стать витриной его хваленого либерализма и национализма. Теперь он заверял Чарторыйского в том, что Россия подаст хороший пример, передав свои польские провинции польской короне.

Неясно, чем это было чревато для Австрии. Конвенция Труа исключала обмен Эльзаса на Галицию, но сохранялась возможность потери Галиции без компенсации, и неизвестно было, какая из территорий, предназначенных для передачи, фигурировала в русско-польском плане – Западная Галиция, переданная Австрией герцогству Варшавскому, или Восточная Галиция, которая все еще оставалась частью империи Габсбургов. О последней возможности жутко было даже подумать. Потеря Восточной Галиции ликвидировала бы выгодный плацдарм в виде большого Карпатского вала, в то время как аннексия Пруссией Саксонии отняла бы укрепленный рубеж по Рудным горам. Польша, а через нее Россия господствовали бы в горных проходах, которые выходили на Большую и Малую Венгерские равнины, угрожая главным городам монархии.

Когда Александр в январе предложил в первый раз обмен Эльзаса на Галицию, он, вероятно, имел в виду ее западную часть – хотя ходили слухи и о восточной части. Во всяком случае, такой торг отвечал формуле Теплице, предусматривавшей возвращение Австрии ее территории до 1805 года. Теперь же, потерпев дипломатическое поражение в вопросе о границах Франции и подвергаясь давлению либеральных кругов, которые требовали сделать для поляков как нации нечто большее, чем жонглирование границами герцогства Варшавского, царь не давал возможности понять, что у него на уме теперь, особенно после того, как он отказался сказать об этом. План передачи Россией польских земель подразумевал попытку воссоздать старую Польшу, и приезд патриота-аристократа Чарторыйского снимал все сомнения по этому поводу. Мюнстер утверждал, что, если австрийцы замешкались с наступлением во Франции, то только потому, что хотели «держать наготове армию для оказания давления на решение польских дел». Меттерних начал переговоры с французами в Шатильоне в обход официальных каналов. (См.: С о р е л ь. Европа. Т. 8. С. 289.) Каслри, хотя и не был особенно встревожен, тем не менее расценил присутствие польского князя в штаб-квартире союзников «как спланированный шаг с целью вызвать распри». Англичанин уговорил поляка покинуть штаб-квартиру.

Замечание Мюнстера было весьма близко к истине, хотя и неадекватно ей. Поскольку Наполеон не принимал мир на условиях союзников, а Александр не торопился развеять опасения относительно Польши, Австрии почти ничего не оставалось, кроме как выйти из войны в одностороннем порядке и перебросить свои войска к границам Галиции, чтобы противостоять новым военным формированиям, которые Александр создавал в Польше. Эти формирования к лету превысили численность русских войск, развернутых во Франции. Если бы в Меттернихе таилась душа счетовода, как однажды утверждал Штейн, австриец, несомненно, выбрал бы вышеупомянутый курс, обрекая Европу на очередной раунд грабежей, бесполезных военных переходов и остальное варварство войны. Это как раз и был бы механический, нетворческий подход к делу. Так поступил бы, возможно, Генц, человек, чей глубокий интеллект не всегда мог проявиться из-за ростовщических наклонностей. Такого рода действий и ждал от Австрии Наполеон. «Ваш кайзер, кажется, не любит свою дочь, – сказал он Вессенбергу через некоторое время, когда ситуация прояснилась. – Если бы я женился на русской княгине, то не был бы в таком положении, как сейчас». Однако Меттерних, хотя и разделял полностью взгляды Ньютона на природу, все же не отождествлял законы человеческой деятельности с законами механики. Он уподоблял европейское государственное устройство Солнечной системе, где происходят бесконечное движение и повторяющиеся процессы. Придуманная им система должна была прийти к покою, к равновесию, когда отпадет необходимость в постоянных мобилизациях армий и бесконечных военных походах. Возможно, ближайшие интересы Австрии диктовали необходимость сепаратного мира, но долговременная стабильность требовала гораздо большего, чем прекращение военной активности: она требовала разумного проекта.

Меттерних знал, что Наполеон высмеивает любые другие замыслы, кроме его собственных, что французский император зарывается в своей политической игре по мере нарастания угрозы распада коалиции. Меттерних видел, что корсиканец снова дает понять, что только сила заставит его принять мир и сохранять его в дальнейшем. С другой стороны, Каслри все больше склонялся к умеренным действиям, росли его симпатии к Австрии и недоверие к России, усиливалась его заинтересованность в европейской стабильности. Только когда Шварценберг предложил Наполеону мир, британский министр действительно обрушился с бранью на Меттерниха и предостерег его от «фатальных потерь морального и политического порядка в том случае, если… величественное здание мира пострадает от нарушения его пропорций». Несмотря на разнос, Меттерних не обиделся. Перед ним возникла необходимость выбора между двумя государственными деятелями и, совершая один из своих редких прыжков из царства голого расчета в сферу личностных свойств, он перенес все оставшиеся у него ставки с Бонапарта на Каслри. Выбор был закреплен соглашением в Шомоне.

Соглашение, подписанное 9 марта 1814 года, обязывало каждую из четырех держав выставить на поле боя 150-тысячную армию и не подписывать с Францией никаких мирных договоров, пока она не примет условия мира, выработанные в Труа. В дополнение Великобритания предоставляла субсидии своим трем союзникам в общей сумме 5 миллионов фунтов стерлингов на остаток года. Субсидии должны были выдаваться пропорциональными долями по месяцам текущего года. Их выплата продлевалась на два месяца сверх срока соглашения (в случае с Россией – на четыре месяца). Выдача субсидий возобновлялась в следующем году, «если (боже упаси!) война продлится так долго». Таким образом, первейшее значение соглашения состояло в том, что оно раз и навсегда сплачивало участников коалиции вокруг согласованных условий мира и лишало Наполеона надежд на спасение благодаря выходу из ее состава кого-либо из участников. В то же время, как правитель Франции, Наполеон не лишался возможности принять почетный мир. С помощью этих средств Каслри скрепил наконец коалицию железными обручами. Александр был избавлен от дальнейшего шантажа Меттерниха сепаратным миром. Сам же Меттерних мог надеяться, что укрепление солидарности союзников сделает то, чего не удалось добиться форсированием Рейна – разбудить здравый смысл Бонапарта.

Именно потому, что соглашением предполагалось заключение мира с ненасытным императором, оно содержало статьи, продлевавшие союз на 20 лет. Соглашение гарантировало каждому участнику «защиту соответствующих государств Европы» от французской агрессии и обязывало союзников оказывать помощь государству, подвергнувшемуся нападению, направлением ему воинского контингента численностью в 60 тысяч человек. То есть соглашение представляло собой также пакт о взаимопомощи, направленный в течение ряда лет против Франции, которая сохраняла бы силу в пределах своих традиционных границ, к тому же с перспективой сохранения власти Бонапарта. Наконец, тремя секретными статьями соглашение подтверждало прежние решения относительно Голландии, Италии, Испании, Швейцарии и Германии. В