– Глупость полнейшая! Фаня стреляла в Ильича! Она инвалид,тяжело больной, беспомощный человек! Я должна поговорить с Володей! Это всеЯков, я уверена, он приказал учинить эту чудовищную расправу по собственнойинициативе, Володя ничего не знает, он бы ни за что не позволил! Даже если ееподозревают, что само по себе абсурд, все равно должно же быть какое-тоследствие!

Бонч покосился на Федора и прошептал:

– Сделайте что-нибудь, угомоните ее!

Федор почти силой усадил Крупскую в кресло, влил ей в ротмикстуру, подвинул стул, сел напротив и спокойно спросил:

– Надежда Константиновна, разве эта женщина инвалид?

Крупская громко высморкалась и уставилась на Агапкинамокрыми красными глазами.

– Федор, как будто вы ничего не знаете!

– Я знаю, что Владимир Ильич ранен и стреляла в негоженщина, которую зовут Фанни Каплан.

– Фейга. Дора Ройдман. Впрочем, даже имени своего она точноназвать не может, не помнит, когда и где родилась. Маша Спиридонова сидела сней в Акатуе. Летом семнадцатого они вместе вернулись с каторги, Фанниотправили в крымский санаторий, там работал Дмитрий, брат Владимира Ильича, онведь доктор, ваш коллега. Так вот, он рассказывал о ней как о несчастнейшемсуществе. Совсем девочкой она попала на каторгу, с контузией, с тяжелымранением головы, и стала слепнуть. Дмитрий пытался помочь ей, отправил вХарьков, чтобы там сделали операцию.

– Вот, операция помогла, слепая прозрела, – произнес Бонч снервным смешком.

– Перестаньте! Как вам не стыдно? – прикрикнула на негоКрупская и опять зарыдала.

– Федор, ну, сделайте же что-нибудь! – повторил Бонч, ломаяпальцы вместо сушек.

– Владимир Дмитриевич, она уже выпила лекарство, она скороуспокоится. Простите, мне пора, меня ждут.

У него больше не было сил. Ему хотелось поскорее уйти изэтой столовой, из этой квартиры, остаться одному. Путь предстоял долгий,несколько часов, мимо тихого ночного леса, мимо пустых полей, болот, брошенныхдеревень. Но в темноте не видно ужаса разорения, автомобиль мчится,подпрыгивает на ухабах, свежий влажный ветер ранней осени бьет в лицо.

Федор с детства умел довольствоваться малым. Едва усевшись вавтомобиль, он забывал, куда и откуда едет, что там позади, что впереди, простобездумно наслаждался покоем и одиночеством. Короткая передышка, несколько часовпути от Москвы до Клина и обратно, давала ему больше, чем кому-нибудь другомуможет дать месяц отдыха в горах или на морском курорте.

Бокий приехал первым и ждал его на маленькой даче, на уютнойчистенькой веранде. В слабом свете керосинки лицо Глеба Ивановича казалосьчерепом, обтянутым кожей. Он еще больше похудел, глаза запали, но блестели живоиз глубины темных глазниц.

Федору пришлось пересказать в лицах весь спектакль,разыгранный в кабинете вождя вечером 30 августа. Как и в прошлый раз, Бокийспокойно, внимательно слушал, иногда ловко, не глядя, сворачивал себепапироску. У него был дорогой душистый табак, желтые прозрачные листочкитурецкой бумаги.

Федор рассказал все, до того момента, как ушли врачи, и ужесобирался сообщить, что ночь Владимир Ильич проспал спокойно, а утром проснулсябодрым, но Бокий перебил его.

– Погодите. Что было потом?

– Когда именно?

– После того как вся честная компания покинула кабинет.

Федор смутился. Он не знал, можно ли рассказывать оприпадке. Ильич категорически запретил обсуждать загадочный недуг с кем бы тони было, даже с Глебом.

– Не бойтесь, – мягко подбодрил Бокий, – я знаю, насколькотяжело он болен. Нервное потрясение 30 августа не могло пройти для него даром.Припадок был сильный? Сильней и продолжительней всех прошлых?

Агапкин молча кивнул.

– В том-то и дело, – Бокий принялся сворачивать очереднуюпапироску, – ранение нужно еще и поэтому. Понимаете? Иначе они загрызут его.

«Кто?» – хотел спросить Федор, но не решился. Бокий протянулему готовую папироску и стал тут же сворачивать другую, для себя.

Табак был крепкий, терпкий. У Федора запершило в горле, онзакашлялся. Бокий снял с примуса кипящий чайник, налил чаю, сначала Федору,потом себе и произнес громко, с ироническим пафосом:

– Вождь не может болеть, как все прочие смертные. Его недугдолжен иметь особенное, символическое, сакральное происхождение. Злодейскиевыстрелы, тяжелые ранения и чудесное исцеление, это вам не радикулит игеморрой, это, знаете ли, впечатляет. Ну, ладно. А теперь поговорим серьезно.Прошло достаточно времени, чтобы вы, Федор, могли составить собственное мнение,чем он болен на самом деле.

– Нужны анализы, нужны консультации специалистов, без этогоне может быть точного диагноза, – сказал Агапкин и отхлебнул чаю.

– Да, я знаю, он отказывается сдавать анализы. – Бокий едвазаметно улыбнулся. – За границей он лечился с удовольствием, посещал разныхспециалистов, в санаториях отдыхал, но тут, в России, совсем другое дело. Я,разумеется, не жду от вас точных диагнозов и прогнозов. Однако у вас навернякауже есть какие-то свои предположения.

– Очевидно, у Владимира Ильича хроническое заболеваниесосудов мозга. Атеросклероз.

– Да, это я уже слышал. Но ведь это болезнь стариков, аИльичу нет и пятидесяти.

– Атеросклероз бывает и у молодых. Патология сосудов имозговых оболочек может развиваться лет с четырнадцати.

– И может быть связана с каким-нибудь инфекционнымзаболеванием, – задумчиво произнес Бокий, глядя мимо Федора, в темное окно.

– Ну да, серозный менингит, церебральный арахноидит,туберкулез.

– Lues, – добавил Бокия чуть слышно.

– Нет.

– Вы уверены?

– Абсолютно. Сифилис во всех стадиях дает отчетливуюсимптоматику на коже, на слизистых.

– Ага. Значит, все-таки это вам приходило в голову?

– Видите ли, Глеб Иванович, клиническая картинаатеросклероза по некоторым симптомам напоминает lues cerebri, сифилис мозга.Головные боли, бессонница, судорожные припадки, онемение конечностей.

– Ему уже не раз намекали на это добрые доктора большевики,и сам он читал медицинские книжки. Очень уж получается похоже на lues cerebri.

– Нет, все-таки не очень. Чтобы болезнь проникла в мозг,должна быть третья стадия. То есть должны пройти годы. И в течение всех этихлет человек страдает сильно. Это было бы известно давно, не ему одному, амногим людям, понимаете? В сифилисе нет ничего загадочного, тайного,сомнительного. Его диагностировал и пытался лечить еще Парацельс.