Они игнорировали, однако, Вюртемберг, расположенный к западу от Баварии, который имел гораздо больше оснований относиться к числу государств, подверженных угрозе французского вторжения. Как королевская семья, династия Вюртембергов была равна по статусу Виттельсбахам и Ганноверцам, а также в данном случае и Гогенцоллернам. Вместе с тем договор, который король Фридрих подписал в ноябре 1813 года в Фульде, хотя в конечном счете и ориентировался на обязательства, вытекавшие из неопределенных «будущих преобразований» в Германии, отличался крайней двусмысленностью и считался многими лишь вариантом соглашения с Баварией в Риде.

Среди тех, кто предпочитал истолковывать договор таким образом, был Александр. В декабре он дал указания своему новому посланнику в Штутгарте, князю Головкину, налаживать хорошие отношения с Вюртембергом на основе строгого соблюдения договора. В январе он направил свою сестру Екатерину – женщину, которую прочил в жены герцогу Оранскому, – со специальной миссией к королю Фридриху предложить покровительство России. Екатерина обнаружила монарха весьма расстроенным действиями Австрии, опасающимся территориальных претензий Вены и Мюнхена, а также обиженным на Меттерниха за то, что он выбрал Баварию вместо Вюртемберга в качестве «бастиона Германии». Поэтому Фридрих откликнулся с энтузиазмом на предложение племянника. «Король заверил меня в своих добрых чувствах, – сообщала великая княгиня. – Он сказал, что беспокоится только о том, что его королевство расположено слишком далеко от России и, следовательно, от Вашей надежной защиты, в то время как в Европе восстанавливается спокойствие». По иронии обстоятельств Екатерина, позднее вышедшая замуж за кронпринца Вюртемберга, тем не менее была далека от восхищения королевским режимом и советовала королю не конфликтовать с австрийским правительством. Между тем царь, был он вдалеке или нет, оставался верным своему слову, и, когда Меттерних и Харденберг в Шомоне добивались того, чтобы ограничить только Баварией и Ганновером число государств, пользующихся полным суверенитетом, он настаивал на предоставлении такого же статуса своим швабским родственникам.

Только из-за решимости продолжать сотрудничество с Харденбергом Меттерних не уступил столь мощному давлению царя, ведь включение Вюртемберга в число привилегированных германских государств затрагивало его планы в гораздо меньшей степени, чем прусские. Ни Меттерних, ни Александр не уступали друг другу, и снова Каслри нашел выход из тупика. Он предложил убрать из документов всякие ссылки на конкретные германские государства и просто заявить, что, кроме Испании, Португалии, Голландии и Швеции, другие государства должны приниматься в коалицию «исходя из обстоятельств». Такова была окончательная формула соглашения. Она подразумевала, что Германия после образования в будущем союза войдет в коалицию целиком и образует санитарный кордон против Франции.

Хотя компромисс устранил еще одну помеху на пути консолидации великой коалиции, это была не самая лучшая инициатива Каслри. Сам британский министр, не желая дожидаться создания Германского союза, стремился воздвигнуть барьер против Франции как можно быстрее, особенно в связи с тем, что имелись все основания подозревать во франкофильских симпатиях графа Монтгеласа, который продолжал держаться у власти в Мюнхене, несмотря на взрывы против него патриотического негодования в Баварии. В течение месяца британский посланник в Мюнхене Джордж Роуз неофициально приглашал Баварию принять участие в европейском урегулировании. Однако Монтгелас, хотя и понимал выгоды подписания соглашения с союзниками, все же не хотел связывать себя на 20 лет обязательствами, исключающими связи со старыми парижскими друзьями. Их материальная поддержка могла быть, даже во внутригерманских делах, более ценной, чем все то, что давало подписанное соглашение о европейском урегулировании. Поэтому он холодно напомнил Роузу, что уже имеет полномочного представителя в штаб-квартире союзников для этой цели. Бавария так и не подписала соглашение. Напротив, Мюнстер был крайне разочарован решением союзников, жалуясь на утрату возможности, «которая утвердила бы нас в суверенных правах, предназначенных именно нам». Более того, как мрачно заметил Мюнстер в письме князю-регенту, проблему с Вюртембергом союзники не решили, но лишь перенесли необходимость ее решения на более поздний срок.

В своей оценке он был совершенно прав, но не в том смысле, что суверенитет Вюртемберга теперь был более обеспечен или что суверенитет Ганновера и Баварии сильно пострадал, но скорее в том смысле, что Вюртемберг приобрел в лице России своего ходатая среди великих держав, в то время как ходатаем Баварии была Австрия, а Ганновера – Англия. Александр, несколько раз отметавший просьбы Штейна о назначении российского представителя в комитет по выработке конституции Германии, теперь был рад возможности влиять на процесс урегулирования германского вопроса в свою пользу таким косвенным и менее скандальным способом. С предыдущего августа, когда царь через голову Меттерниха заигрывал с Баварией, он не покушался столь явно на сферу влияния Австрии в Южной Германии. Однако проблема состояла в том, что покровительство Вюртембергу означало также конфронтацию с Харденбергом. Меттерних понял, что приближалось время, когда российскому автократу придется убедиться в том, что практически невозможно угождать Пруссии и монархиям бывшего Рейнского союза одновременно.

Но сейчас обстановка радовала царя: столица Франции находилась в пределах видимости союзных войск, Австрия утратила возможность шантажировать сепаратным миром. Александр менее всего был расположен к умеренности и сдержанности. Очевидно, что отныне ни один проект урегулирования в Германии не мог иметь шансы на успех без учета Вюртемберга. Что касается Меттерниха, то он мог утешаться тем, что оправдалась его главная посылка: в отношениях с германскими государствами любое отступление от принципов суверенитета и равенства встретит противодействие одной или обеих фланговых держав. Именно Александр, а не Меттерних установил границу для уступок, которые можно было вытребовать у «тридцати шести ничтожных деспотов».

В сложившихся обстоятельствах удовлетворение Меттерниха итогами конференции в Шомоне едва ли доходило до уровня, которого оно достигало у Каслри, называвшего итоговый документ конференции «своим» соглашением. Вопреки совету Генца, Меттерних уклонился от использования испытанного оружия – угрозы сепаратного мира. И ради чего? Ради достижения мелочных результатов. Для Меттерниха участие Австрии в коалиции было отчаянной попыткой убедить Наполеона в том, что Австрия настроена на мир всерьез, что сам он, Меттерних, не занимается ведением войны нервов, рассчитывая нанести решающий удар в удобное время, но добивается разумного европейского порядка. Помимо этого, соглашение в Шомоне было лишь еще одной вехой на извилистом пути его политической деятельности, направленной на достижение максимально взаимовыгодного соглашения с Францией, при том что французская армия еще сохраняла боеспособность. В смысле отстаивания интересов Франции политика Меттерниха принесла успех. Границы этой страны были признаны такими, какие позволяли ей оставаться достаточно сильной державой. Сохранялась какая-то надежда на то, что Бонапарт мог остаться у власти.

Само по себе это не было достижением. Но австрийский министр указывал своему послу в Лондоне, графу Мервельдту, что соглашение