Папашка умер от обширного инфаркта.

Похороны были пышные. Началось все с длинной вечерней службыв городе, на которой кого только не было – и лавочники, и плотники, и столяры,и механики – в общем, многие, многие люди всевозможных профессий, которые зналиПапашку и были ему преданы.

Меня поразило, какое количество мальчишек и юношей, глядя наПапашку, говорили, что он был им как отец или как родной дядя. Все уважалиПапашку, и, как оказалось, его знало гораздо больше людей, чем я мог себепредставить.

Что касается отсутствия Пэтси, то оно породило настоящийскандал. А тот предлог, что она должна была отработать концерт в Теннеси, неснискал ей ни толики сочувствия. Люди ожидали, что она не только придет напохоронах, но и споет.

Нам пришлось нанять престарелую певицу, которая разве что небоготворила Папашку за то, что в течение многих лет он оказывал ей различныемелкие услуги по ремонту, и она справилась со своей задачей отлично.

На следующее утро, когда процессия отправилась в НовыйОрлеан, в церковь Успения Богоматери, ту самую церковь, в которой венчалисьМилочка и Папашка, люди на обеих сторонах городских улиц останавливались.

Один старик в соломенной шляпе прилаживал какую-то штуковинук стене своего дома, стоя на стремянке, а когда мы проезжали мимо, пересталработать, снял шляпу и прижал ее к груди. Этот простой жест останется в моейпамяти навсегда.

На заупокойную мессу в церкви собралась толпа, многие изпришедших были сельскими жителями, пристроившимися в конце процессии. Былоочень много родственников со стороны Милочки – новоорлеанская компания,собиравшаяся на Марди Гра, а когда процессия двинулась на кладбище Метэри, чтобыопустить гроб с подобающими молитвами в открытый склеп часовни, то я даже сосчету сбился – столько там было машин.

Солнце светило немилосердно, от него не нашлось спасениядаже в тени раскидистых дубов, но, к счастью, отец Кевинин Мэйфейр был краток, ивсе, что он сказал в церкви и на кладбище, звучало искренне и неизбито.Кажется, когда я слушал его речи, я снова поверил в вечную жизнь и подумал, чтомоя паника – это грех против Господа, грех неверия.

Оптимизм – добродетель, а отчаяние, ужас, которые меня частопосещали, – грех. Что касается призраков, то, возможно, это особый дарВсевышнего, что я их видел. Возможно, в будущем я найду применение этому дару.

А вот с таинственным незнакомцем – тут все сложнее. Его илиарестуют, или он переместится куда-нибудь с острова Сладкого Дьявола, найдетсебе другой медвежий угол.

Все это звучит мелодраматично, но я тогда не понимал, откудаэта паника, да и сейчас не понимаю.

Разумеется, Гоблин тоже присутствовал на похоронах – точнотак, как он был на похоронах Милочки – в церкви стоял рядом со мной на коленях,да и потом не отходил ни на шаг, если только его не оттесняли в сторону люди.Когда мы стояли перед маленькой семейной часовней, я кое-что понял: лицоГоблина с каждым днем все больше отражало сложные чувства. Вообще-то он ираньше строил рожицы, но чаще всего его лицо ничего не выражало, кромеизумления. Только сейчас все было по-другому.

Если я что и помню о похоронах отчетливо, то только одно:лицо Гоблина приобрело характерное выражение, в котором смешалисьрастерянность, удивление и острый интерес к окружающим, – он все времяобводил глазами толпу, часто задерживая взгляд на отце Кевинине Мэйфейре.

Я зачарованно смотрел, как Гоблин разглядывает все вокруг,мысленно оценивает размеры склепа. А когда он посмотрел на меня и увидел, что яза ним наблюдаю, то улыбнулся печально и понимающе.

Вот именно – в его облике появилось понимание. А кем раньшебыл Гоблин, как не клоуном? Но здесь, на кладбище в Метэри, он вовсе не казалсяклоуном, да и моим двойником уже вроде бы не был, отстранившись от меня и моихпереживаний.

Больше я об этом не думал.

Но прежде чем мы покинем кладбище, позволь мне сделать ещеодно замечание насчет отца Кевинина Мэйфейра. Этот священник был великолепен.Казалось, он вдохновлен самим Всевышним. Я уже не раз отмечал, что он выгляделслишком молодо для священника, и в тот день он не стал старше. Но я впервыезаметил, как он красив. Я вдруг обратил внимание, что у него рыжие волосы,зеленые глаза и отличное телосложение. И росту в нем около шести футов. Говорилон чрезвычайно убедительно. Никто не сомневался, что Папашка отправился нанебеса.

То, что молодой священник мог быть таким убедительным, ужевнушает надежду. Меня к нему потянуло, я вдруг понял, что могу исповедатьсяему, рассказать, что со мной происходит.

После похорон мы вернулись в Блэквуд-Мэнор, где был устроенбольшой прием. Народу пришло много, в основном сельские жители. Столы ломилисьот блюд, принесенных соседями, и тех, что приготовили Большая Рамона и Жасмин.Два постояльца, проживавшие в то время в отеле, были очень польщены, когда мыпригласили их присоединиться к нам.

Оба сына Большой Рамоны, вышедшие в люди, как мы всегдаговорили, – Джордж, дантист из Шривпорта, и Янси, юрист из НовогоОрлеана, – приехали с женами и помогли нам с угощением. А еще приехали сполдесятка других черных родственников Рамоны.

Повсюду сновали охранники, ненавязчиво наблюдая за всеми икаждым в отдельности. Время от времени они совещались со мной по поводу"таинственного незнакомца", но я не видел никого, хотя бы отдаленнона него похожего.

Тетушка Куин то и дело принималась рыдать, приговаривая, чтоэто неправильно, когда приходится хоронить внучатого племянника, и что она незнает, почему так задержалась на этом свете. Я до того тяжелого длинного дняникогда не видел ее такой сломленной, и почему-то в голову приходило сравнениес растоптанной лилией.

В какой-то момент мне показалось, будто все вокруг обсуждаютотсутствие Пэтси, но, скорее всего, я это выдумал. Мне просто слишком частопришлось объяснять, что Пэтси никак не могла приехать, и каждый раз, говоря этислова, я ощущал, что во мне все больше укрепляется неприязнь к матери.

Что до ее признания по поводу ВИЧ, то даже не знаю – повериля ей или нет.

К моему облегчению, длинный день похорон закончился.

Постояльцы выписались пораньше, горячо заверяя, что для нихэто не составляет труда, все равно они собирались поехать на побережье поигратьв казино.

В Блэквуд-Мэнор воцарилась тишина. Вооруженные охранникиразошлись по местам, но со стороны казалось, будто и дом, и земля их поглотили.

Спустились сумерки, с дубов доносились скрипучие песницикад, взошла вечерняя звезда.

Тетушка Куин рыдала в своей постели. Рядом с ней находиласьСинди, сиделка, и держала тетушку за руку. За ее спиной лежала Жасмин ипоглаживала ей спину.