– Сегодня рядом с тобой все время будет один из нас – этоя могу гарантировать.

– Королева была сегодня очень осторожна, Дойл. Пусть яне люблю Холода, но до некоторой степени я ему доверяю. Она устроила так, чтовсе стражники, которых я встречаю, – из тех, кого я люблю или комудоверяю. Но их всего двадцать семь, и еще двадцать семь стражей короля. Доверяюя, быть может, полудюжине из них, десятку максимум. Остальные меня пугают или впрошлом причиняли мне вред. Я не буду здесь разгуливать без оружия.

– Ты знаешь, что я могу его у тебя отобрать, –сказал он.

– Знаю, – кивнула я.

– Скажи мне, что у тебя есть, Мередит. И пойдем отсюда.

Я назвала ему все, что у меня с собой было. Наполовину яожидала, что он будет настаивать на личном обыске, но он не стал. Поверил мнена слово. И я обрадовалась, что ничего не утаила.

– Вот что пойми, Мередит: я прежде всего стражкоролевы, а потом уже твой. Если ты нападешь на нее, я буду действовать.

– Мне разрешено защищаться? – спросила я.

Он на минуту задумался:

– Я... я не хочу, чтобы ты погибла просто потому, чтоостановила собственную руку, испугавшись меня. Ты смертна, а наша королева –нет. Из вас двоих ты более уязвима. – Он облизал губы, покачалголовой. – Будем надеяться, что дело не дойдет до выбора между вами двумя.Мне не кажется, что она настроена сегодня применить к тебе насилие.

– Что настроена делать моя дорогая тетушка и чтопроизойдет на самом деле – не всегда одно и то же. Мы оба это знаем.

Он снова покачал головой:

– Да, наверное. – И он предложил мне руку. –Не двинуться ли нам в путь?

Я взяла его под руку, и он провел меня за угол, гдетерпеливо ждал Рис. Он смотрел, как мы идем к нему, и на лице его быласерьезность, которая мне не понравилась. Он о чем-то задумался.

– Рис, будешь так напряженно думать – мозгизаболят, – сказала я.

Он улыбнулся, опустил глаза, но когда он их поднял снова,они были все еще серьезны.

– Мерри, что ты задумала?

Вопрос был неожиданным, и я не пыталась скрыть удивление.

– Мой единственный план на сегодняшнее торжество –остаться в живых и невредимых. Другого нет.

Он прищурился:

– Я тебе верю.

Но голос его не был уверенным, будто он на самом деле неверил мне ни капельки. Потом он улыбнулся:

– Дойл, я первым предложил ей руку. А ты вмешался.

Дойл начал что-то говорить, но я отреагировала первой.

– Я могу взять под руку обоих, Рис.

Улыбка его расплылась до ушей. Он предложил мне руку, и яприняла ее. Беря его под руку, я заметила, что делаю это правой – той, что скольцом. Но на Риса оно не среагировало. Так и осталось красивым кусочкомхолодного металла.

Рис увидел кольцо, и глаза у него полезли на лоб:

– Это же...

– Именно так, – спокойно сказал Дойл.

– Но... – начал Рис.

– Что? – спросила я.

– Все по желанию королевы, – сказал Дойл.

– Загадки ранят мое сердце, – произнесла я.

Рис скопировал интонацию Хэмфри Богарта:

– Тогда запасись аспирином, детка, потому что вечертолько начинается.

Я посмотрела на него:

– Ни в каком фильме Богарт этого не говорил.

– Нет, – сказал Рис своим обычным голосом. –Это моя импровизация.

Я чуть сжала его руку:

– Знаешь, кажется, я по тебе скучала.

– Я знаю, что я скучал. При Дворе никто толком незнает, что такое черный фильм.

– Я знаю, – отозвался Дойл.

Мы оба посмотрели на него.

– Это значит фильм на черном фоне, да?

Мы с Рисом переглянулись и принялись хохотать. Шли покоридору под раскаты собственного смеха. Дойл не смеялся с нами. Он повторялчто-то вроде: "Ну, действительно же на темном фоне?"

Поэтому последние несколько ярдов до покоев моей тетки былипочти веселыми.

За открытой двустворчатой дверью каменная облицовкапеременилась. Покои моей тети – моей королевы – были из черного камня.Блестящий, почти стеклистый камень, который, казалось, разлетится от грубогоприкосновения. Его можно было ударить сталью, и только полетели бы холодныеискры. Он похож на обсидиан, но куда как крепче.

Холод стоял как можно ближе к двери и как можно дальше откоролевы. Стоял навытяжку – сверкающая серебряная статуя в этой черноте, ночто-то в его позе говорило, что не зря он встал возле двери. Может быть, чтобыбыстро убраться.

Кровать стояла у дальней стены, хотя она так плотно былазакрыта простынями, одеялами и даже мехами, что неясно было, кровать это илипросто огромная куча покрывал. В кровати был мужчина – молодой. Волосы цветалетнего дня, длинные на макушке и коротко остриженные ниже – стрижкароликобежца. Золотистое тело, загорелое на летнем солнышке или, быть может, подкварцем. Одна тонкая рука отброшена в сторону, кисть расслаблена. Казалось, чтоон спит глубоким сном и что он до ужаса юн. Если ему еще нет восемнадцати, топо законам любого штата это преступление, потому что моя тетушка – фейри, алюди не доверяют фейри своих детей.

Королева поднялась из-за него, медленно восходя из гнездапростыней и разлива черного меха лишь чуть более темного, чем волосы,обрамляющие ее бледное лицо. Она свернула эти волосы вокруг головы как чернуюкорону, и только три длинных локона спадали на спину. Лиф ее платья очень былпохож на черный винил "веселой вдовы" плюс две тонкие полосы чернойматерии, скорее подчеркивающие белизну плеч, нежели скрывающие их. Широкаяплотная юбка тянулась сзади коротким треном. Выглядела она будто кожаная, нодвигалась как матерчатая. Руки королевы облекали кожаные перчатки до самыхплеч. Губы у нее были красные, глаза идеально подведены черным. А сами глазапереливались тремя оттенками серого: уголь, грозовое облако и зимнее небо.Последний был настолько светел, что даже казался белым. На фоне черной косметикиглаза казались невозможными.

Когда-то королева могла одеваться в паутину, тьму, тени –кусочки того, над чем она властвовала. Но сейчас она держалась модельныхплатьев, сшитых ее личным портным. Еще один признак, насколько упала нашавласть. Мой дядя, король Благого Двора, все еще умел одеваться в свет ииллюзию. Некоторые считали это доказательством, что Благой Двор сильнееНеблагого. Всякий, кто так думал, тщательно следил, чтобы не произнести этогопри тете Андаис.

Когда она поднялась, стал виден другой мужчина, хотя этотбыл сидхе, а не смертный. Эймон, консорт королевы. Волосы у него были черные, иони густой мягкой волной лежали по сторонам белого лица. Веки опухли от сна...или от чего-то другого.