34

Трамвай остановился у ворот башни Бельесгуард, там, где уподножия холма город прекращал существование. Я двинулся к входу на кладбищеСан-Жервасио, следуя по дорожке желтоватого света, которую прокладывали поддождем огни трамвая. Стены некрополя вздымались на пятидесятиметровую высоту,напоминая мраморную крепость, над которой выступал сонм памятников цветаскорби. У ворот прилепилась будка, где сторож, кутаясь в пальто, грел руки наджаровней. Я возник из дождя, изрядно напугав его. Он пристально изучал менянесколько мгновений, прежде чем отворить калитку.

— Мне нужна усыпальница семьи Марласка.

— Через полчаса стемнеет. Приходите лучше завтра.

— Чем скорее вы объясните, где находится мавзолей, тембыстрее я уйду.

Сторож сверился с описью и показал мне расположениеусыпальницы, ткнув пальцем в план-карту кладбища, висевшую на стене. Яудалился, не поблагодарив его.

Усыпальницу оказалось нетрудно найти среди скопища теснившихсяна кладбище могил и мавзолеев. Строение покоилось на мраморном фундаменте.Построенный в модернистском стиле, пантеон имел форму арки, образованной двумяширокими лестницами, расположенными амфитеатром. Они поднимались к галерее,опиравшейся на колонны, с атриумом, обрамленным мемориальными плитами. Галереювенчал купол, его вершину украшала скульптура из потемневшего мрамора. Лицостатуи скрывала вуаль, но по мере приближения к пантеону казалось, что фигура,поставленная на часах у гроба, поворачивает голову и следит за вами взглядом. Явзошел по ступеням одной из лестницы и, ступив на площадку галереи, остановилсяи посмотрел назад. В отдалении сквозь пелену дождя виднелись огни города.

Я вошел в галерею. В центре помещения располагалось изваяниеженщины, прильнувшей к кресту в молитвенном порыве. Лицо было изуродованоударами, и кто-то размалевал черной краской глаза и губы, отчего статуяобретала зловещий вид. И это были не единственные следы оскверненияусыпальницы. Мемориальные плиты покрывали сколы и царапины, нанесенные острымпредметом, некоторые были отмечены непристойными рисунками и словами, едваразличимыми в темноте. Могила Диего Марласки находилась в глубине. Яприблизился к ней и дотронулся до надгробия. Потом достал фотографию Марласки,которую мне дал Сальвадор, и всмотрелся в лицо на потрете.

Неожиданно с лестницы, ведущей к пантеону, донеслись шаги. Яспрятал карточку в карман и повернулся лицом к входу на галерею. Шаги смолкли,и слышалось только, как дождь выбивает дробь на мраморе. Я осторожно подобралсяк выходу и выглянул наружу. Человек стоял спиной ко мне, глядя на далекийгород. Это была женщина в белых одеждах с головой, покрытой шалью. Она медленноповернулась и взглянула на меня. Женщина улыбалась. Несмотря на прошедшие годы,я тотчас узнал ее. Ирене Сабино. Я шагнул к ней и лишь тогда осознал, что уменя за спиной кто-то есть. От удара по затылку из глаз брызнули искры. Япочувствовал, что падаю на колени. В следующее мгновение я растянулся назалитом лужами мраморе. На фоне дождя возник силуэт. Ирене присела рядом сомной. Ее рука скользнула по моим волосам и ощупала место, куда пришелся удар.Потом я увидел ее пальцы, обагренные кровью. Она провела ими по моему лицу.Ирене Сабино достала парикмахерскую бритву и медленно открыла ее. Серебристыекапли дождя стекали по опускавшемуся надо мной лезвию. И это последнее, что язапомнил, проваливаясь в беспамятство.

Я открыл глаза от ослепительного света, исходившего отмасляного фонаря. Надо мной маячило бесстрастное лицо сторожа, не отражавшееникаких чувств. Я попытался зажмуриться, тогда как мой затылок плавился отобжигающей боли.

— Живой? — поинтересовался сторож, не уточнив,обращается ли он ко мне, или вопрос его был чисто риторическим.

— Да, — прохрипел я. — Им не пришло в головуменя закопать.

Сторож помог мне сесть. Каждое движение отдавалось вспышкойсвирепой боли в затылки.

— Что произошло?

— Вам лучше знать. Уже час, как мне пора закрываться,но так как вы не объявились, я пришел сюда проверить, что случилось. И вижу, вытут разлеглись.

— А женщина?

— Какая женщина?

— Их было двое.

— Две женщины?

Я, вздохнув, покачал головой.

— Вы не поможете мне встать?

Уцепившись за сторожа, я кое-как поднялся. И тогда ощутилострую боль и жжение. Рубашка на мне была расстегнута, и грудь расчертилинеглубокие порезы.

— Послушайте, это скверно выглядит…

Я запахнул пальто, а затем пощупал внутренний карман.Фотография Марласки исчезла.

— У вас есть телефон в будке?

— Да, в турецких банях.

— Можете по крайней мере помочь мне дойти до башниБельесгуард, чтобы я мог вызвать оттуда такси?

Сторож выругался и подставил мне плечо.

— Говорил же, приходите завтра, — пробурчал он,смирившись со своей участью.

35

До дома с башней я добрался наконец за несколько минут дополуночи. Едва открыв дверь, я понял, что Исабелла ушла. Эхо моих шагов вкоридоре зазвучало иначе. Я не потрудился зажечь свет. В полной темноте япрошел по дому и заглянул в комнату, где она спала. Исабелла вымыла и прибралакомнату. Опрятно сложенная кипа одеял и простыней возвышалась на стуле, матрацбыл голым. Ее аромат все еще витал в воздухе. Я вернулся в галерею и сел записьменный стол, за которым работала моя помощница. Исабелла остро наточилакарандаши и аккуратно поставила их в стакан. На подносе лежала ровная стопкачистой бумаги. Набор перьев, подаренный мною, покоился на краю стола. Домникогда не казался мне таким пустым.

Я снял в ванной промокшую одежду и приложил спиртовойкомпресс к затылку. Боль постепенно утихала, превратившись в тупую пульсацию, аобщее состояние мало чем отличалось от тяжелого похмелья. В зеркале порезывыглядели тонкими линиями, начерченными пером. Ранки были ровными инеглубокими, но саднили от этого не меньше. Я протер их спиртом, надеясь, чтоони не воспалятся.

Я забрался в постель и укрылся до подбородка двумя или тремяодеялами. У меня болело все тело, за исключением тех его членов, которыезакоченели под дождем до полной потери чувствительности. Я ждал, пока согреюсь,прислушиваясь к леденящей тишине, тишине вакуума, пустоты, воцарившейся в доме.Перед уходом Исабелла положила пачку писем Кристины на ночной столик. Протянувруку, я взял одно наугад. Конверт был датирован двумя неделями ранее.

Дорогой Давид,

дни проходят, и я по-прежнему пишу письма, на которые тебе,наверное, не хочется отвечать, даже если ты их открываешь. Мне стало казаться,что я пишу их только для себя, чтобы побороть одиночество и поверить намгновение, что ты рядом. Целыми днями я думаю о том, что с тобой и что тыделаешь.