– Она – антиквар. Специализируется на… – Несколькокоротких реплик в сторону шведской карги и такое же короткое уточнение: – На…артефактах… или что-то вроде… Из Латинской Америки. Артефакт – есть такое словоили нет?.. Та фигня, которую ты держал в руках, кажется ей очень ценной. Оченьдорогая вещь и очень редкая. Очень, очень дорогая… Она может провестиэкспертизу в Стокгольме. Если ты захочешь. Она могла бы купить эту вещь, тебенужно просто указать сумму.

– Ясно. Поблагодари старушку за меня.

– И все?

– Все.

Но это не все, далеко не все. Шведка никак не можетуспокоиться, мне с трудом удается вызволить саламандру из ее сразу ставшихцепкими и хищными пальцев. Осознание того, что я являюсь владельцем ценной вещи(«артефакта», как перевела соплячка), нисколько меня не греет. Единственное моежелание: как можно быстрее избавиться и от старой липучки, и от малолетнейдряни, худших соседей придумать невозможно.

Шведка протягивает мне визитку.

– Call me, please[53]!..

* * *

…Визитка – не ключ.

Всего лишь – крошечный фрагмент, очередное звено в цепи,часть единого целого. После того как экзальтированная скандинавская мадамотдала мне кусочек картона (никаких излишеств, белый фон, черные буквы, ничемне примечательный шрифт), я сунул ее в бумажник Макса Ларина. В нем нет и небыло ничего, кроме денег, – так мне казалось.

А о существовании потайного кармана я даже не подозревал. Янаткнулся на него случайно, а мог бы не наткнуться вовсе – если бы не шведскаявизитка. Ее нужно было куда-то сунуть, вот и нашелся потайной карман.Информации в кармане не больше, чем в ларинском мобильнике, но тамобнаруживаются спички.

Стандартная плоская упаковка в десяток штук: такие спичкиобычно лежат в прозрачных емкостях на барных стойках или рядом со свечами наресторанных столиках; обязательно – с названием заведения, его логотипом и еготелефонами.

Миниатюрный синий лыжник, его шарф (почти такой же длины,как и сами лыжи) полощется на невидимом ветру. С готическим и не совсемпонятным мне немецким названием я связываться не хочу, но имеется и егоанглийский, гораздо более вменяемый вариант:

«Paradise valley».

«Райская долина».

Долго напрягать память не приходится. О «Райской долине» яслыхал от Билли. «Райская долина» – курорт в австрийских Альпах, где погиб ИльяМакаров, приятель Август, приятель Жан-Луи. Он тоже знал Тинатин и тоже былотчаянно влюблен в нее. Как и я. Сведений об отношениях Тинатин и Макса Ларинау меня нет, но есть спички в его бумажнике -

«Paradise valley».

Означает ли это, что Макс (роль которого я сейчас, вероятно,исполняю) бывал там? И если бывал – то когда? Не в то ли самое время, когдапогиб Илья Макаров?

Единой картины не выстраивается, никакой ясности нет. То,что я знаю на сегодняшний момент: все те, чья судьба так или иначе пересекласьс судьбой девушки по имени Тинатин, – мертвы. Да и плевать, ничего это неизменит.

Еще идя по длинному коридору в стокгольмском аэропорту, явспоминаю и другое. То, что выудил в папке «Last temptation»: Илья Макаровприезжал в Стокгольм и отснял здесь целую серию фотографий. Немощная пейзажнаялирика, но было и кое-что поинтереснее. Труп, вот что. Труп распластан наасфальте, под головой – темная лужа крови. И еще фотография какой-то лавки,точно такую же я видел на камине у Жан-Луи.

– …Эй! Погоди!..

Соплячка. А я уж подумал было, что избавился от неенавсегда.

– Ты русский? – Соплячка останавливается в шаге отменя.

– Папуас.

– Да ладно тебе… Первый раз здесь?

– Тебе-то какое дело?

– Просто интересуюсь. Меня Катя зовут.

– Поздравляю.

Ей и правда не больше пятнадцати, самый настоящий! уродец,лягушонок с моднючей прической: множество африканских косичек, дрэдов, отчегоголова продвинутого! лягушонка имеет немалое сходство с осиным гнездом. Или стермитником. Все остальное укладывается в кислотный типаж, широкопропагандируемый «Полным дзэном»: футболка швами наружу, курточка изискусственного меха (рукава и воротник оторочены перьями ярко-зеленого цвета),расклешенные, украшенные стразами джинсы и голый живот.

На рюкзаке малолетки болтается плюшевая Масяня.

– Ты здесь один? – Малолетка снова проводит языкомпо губам, самолетные игры продолжаются.

– В каком смысле?

– Тебя встречает кто-нить? Меня вот уже год никто невстречает.

– Ты живешь здесь? – я невольно втягиваюсь вбессмысленный и совершенно ненужный мне разговор.

– Ну типа. Пожираю наслаждения… У меня папаша швед. Амамахен – русская. Мудаки оба. Хочешь перепихнуться?

И Лоре, и Билли до соплячки далеко.

Им далеко до глаз соплячки, абсолютно круглых, абсолютнобесстыдных, слепленных из какого-то уж совсем экзотического материала – подобнопуговицам на платьях из зимней коллекции Ж.-П. Готье. Им далеко до рта соплячки– энергичного лягушачьего рта, увешанного гроздьями подросткового герпеса. Имдалеко до соплячкиных веснушек, не говоря уже о дрэдах. До ручек-спичек иножек-палочек. До плюшевой Масяни им тоже не дотянуться. Но соплячка –логическое продолжение и Лоры, и Билли, если она и не читала «Лолиту», токиношку с одноименным названием видела наверняка. В очередной раз я жалею, чтооказался именно в том месте, в котором должен был оказаться местечковыйпорнограф Пи.

– Так ты хочешь перепихнуться?

– Чего?

– Ну… Трахнуться. Заняться любовью.

– С кем?

– Не с ней же, – соплячка трясет плюшевойкуклой. – Со мной.

– Хочу… Врезать тебе по морде. Вали-ка ты отсюда…пожирательница наслаждений. Может, тебе денег дать?

– Зачем?

– Купишь себе стакан молока. Охладишься.

Соплячка еще плотнее придвигается ко мне:

– Могу отсосать, – доверительно шепчет она, кладяруку на лямку моего рюкзака. – Бесплатно.

Несколько секунд я размышляю, как бы половчее двинутьсоплячке, куда бы двинуть: мягкий подростковый череп подошел бы, лягушачий ротподошел бы, но тогда на костяшках пальцев могут остаться осколки ее зубов.

– Без глупостей, – лыбится соплячка. – Знаю,что ты задумал, но лучше тебе обойтись без глупостей.

– А то?..

– А то первый же коп тебя повяжет. Я скажу, что тыприставал ко мне. Хотел изнасиловать. А я – несовершеннолетняя. Нужны тебе этипроблемы?