Любая.

Кроме соплячки, дочери Анны Брейнсдофер-Пайпер.

– Какого хера? – орет соплячка, стоит АннеБрейнсдофер-Пайпер приблизиться к нам. – Какого хера ты сюда приперлась?Как ты узнала?

– Я звонила бабушке в Москву. Она сказала, что сегодняты должна прилететь…

Анна Брейнсдофер-Пайпер выглядит виноватой, низкий глухойголос приятного тембра тоже полон вины. Мне хочется врезать соплячке так, чтобымой собственный кулак застрял у нее в трахее, но вместо этого япокровительственно обнимаю мудаковатую дочь Анны Брейнсдофер-Пайпер за плечи. Вглазах сочинительницы crimi все должно выглядеть интимно. Эротично.Недвусмысленно. Я на ее стороне, я переметнулся на ее сторону, как толькоувидел Анну Брейнсдофер-Пайпер, но мой паспорт… Он пока на стороне соплячки.

Сочинительница понижает и без того низкий голос дотрагического шепота: это шведский шепот, насколько я могу судить.

– Говори на русском! – требует соплячка. –Дэн не знает шведского. И мне не хотелось бы, чтобы он думал, что моя матьобсирает моего дружка… Да, Дэн, познакомься. Это – моя мамахен. АннаБрейнсдофер-Пайпер, писака. А это – Дэн. Мой дружок. Я с ним сплю. И он замечательный.

– Катя! – большегрудая красавица морщится, как отзубной боли. – Ну что ты такое говоришь, деточка!..

– Ты на тачке?

– Господи, ну конечно…

– О'кей. Мы хотели добираться на автобусе, но раз уж тыприехала… Пожалуй, мы поедем с тобой.

– И он тоже? Этот твой… Дэн?

– У тебя есть возражения?

– Нет… Поедемте… дети.

Дети. Гы-гы, бу-га-га, нахх!.. На то, как с губ АнныБрейнсдофер-Пайпер слетает имя Дэн, стоит посмотреть. Еще не мешало быпродавать билеты на это зрелище, на этот аттракцион. Лягушонок не солгала мне:между именем Дэн и Анной Брейнсдофер-Пайпер существует незримая связь,многолетняя связь, покоящаяся сейчас под слоем губной помады. Стоило толькосоплячке произнести имя Дэн, как она (губная помада, а вовсе не АннаБрейнсдофер-Пайпер) моментально съежилась, сбилась в комочки и даже поменялацвет: с темно-вишневого на телесный. Теперь мне легко представитьсочинительницу crimi без макияжа, с молодой, а не просто холеной кожей. Сгубами, которых касались губы человека по имени Дэн; память об этихприкосновениях ни одной помадой не замажешь.

Мы идем к стоянке – Анна Брейнсдофер-Пайпер чуть впереди, яс Лягушонком – метрах в тридцати от нее. У Анны Брейнсдофер-Пайпер отличнаяфигура. У нее красивое лицо, роскошная грудь, блестящие волосы (темно-каштановыес легкой проседью), что ж, я могу понять ее первого мужа. Немца. И ее второгомужа. Швейцарца. И нынешнего – мудака шведа, отца Лягушонка. Именно он и металикру, меланхолично думаю я, именно он и произвел Лягушонка на свет. Потому чтопредставить, что между красавицей Анной и Лягушонком существует родственнаясвязь, невозможно.

– Не пялься, – шипит соплячка. – Не пялься намою мамахен.

– Я не пялюсь.

– Тем, кто пялится на нее, бывает очень плохо.

– Да неужели!

– Ага. Мой прошлый дружок… Прошлый Дэн… Попробовалподбить к ней клинья.

– И что?

– А то, что теперь он сидит в тюряге. И это я его тудазапихнула. Я!..

Я снова обнимаю соплячку за плечи, я прижимаюсь к ней, япочти касаюсь губами ее уха, от которого едва слышно попахивает мокрым песком иразложившимися водорослями:

– Что, сдала его копам как педофила-извращенца?Наплела, что он хотел изнасиловать тебя? Склонял к оральному и анальному сексу?

– Ты как в воду смотришь, Дэн! – лыбится соплячка.

– И они поверили в это?

– Достаточно того, что мой папаша поверил. А мой папаша– очень влиятельный мудак. И он терпеть не может русских. Русских парней. А тыведь русский парень. Я еще в самолете это поняла.

– Чтоб ты сдохла!..

– Хи-хи! Какой ты милый, Дэн!.. И твой паспорт у меня.И ты ни слова не знаешь по-шведски. Помни об этом.

…Исходя из прикида Анны Брейнсдофер-Пайпер, исходя израссказов соплячки о влиятельном мудаке папаше, я ожидаю увидеть лимузин сличным шофером (негром, латиносом, на худой конец – китайцем). Но вместолимузина моим глазам предстает компактный и вполне демократичный «Пежо»,единственное отличие которого от всех других, виденных мною «Пежо», –стеклянная крыша. Ни одного негра, латиноса или китайца в радиусе ста метров непросматривается. Следовательно, роль личного шофера – моего и Лягушонка – будетисполнять сама Анна Брейнсдофер-Пайпер.

Так и происходит.

Сочинительница устраивается на шоферском сиденье, мы ссоплячкой занимаем места сзади; моя правая рука занимает место на плечахсоплячки; левая рука соплячки занимает место у меня в паху, – мизансценапочти классическая, с нее начинается большинство триллеров, ею же заканчиваетсябольшинство мелодрам. Прежде чем тронуться с места, Анна Брейнсдофер-Пайпернесколько секунд изучает нас в зеркале заднего вида. Я хотел бы ободряющеулыбнуться Анне, но… отвожу взгляд и тычусь губами в ухо соплячки. Запахмокрого песка, запах разложившихся водорослей никуда не делся, не ушел, и естьсмутное подозрение, что выбивать этот песок изо рта и вытягивать эти водорослииз волос я буду еще очень долго.

– …Вы не возражаете?

Анна Брейнсдофер-Пайпер жмет на кнопку магнитолы, я ожидаюуслышать что-нибудь умиротворяюще-классическое, что-нибудь для перестиланияпростыней, читки Ремарка, размышлений о душе, что-нибудь воняющеевысокоморальным хосписом или экскурсией в костел – ничего подобного.

Стинг. «Святая Агнесса и горящий поезд», кажется, такназывается вещь.

Тоже неплохо.

– Выключи это дерьмо! – морщится соплячка. –Вот ведь туфта! Правда, Дэн?..

Анна Брейнсдофер-Пайпер умоляюще смотрит на меня. В зеркалозаднего вида.

– Правда, – подтверждаю я.

– Поставь лучше вот это.

Части тела соплячки существуют совершенно автономно. Толькоэтим можно объяснить сосредоточенность ее левой руки на моем паху,сосредоточенность и полную неподвижность. Только этим можно объяснитьпроворство ее правой руки: правая рука расстегивает рюкзак, вынимает плейер,открывает его, вытягивает диск и передает Анне Брейнсдофер-Пайпер. Правая рукасоплячки не в курсе, что делает ее левая рука. А если была бы в курсе, то… очерт!., непременно бы присоединилась, перспективы у моего паха не самыерадужные.

– Седьмой трек, – командует соплячка.

Со стоянки мы выезжаем под Земфиру.

«А девочка… девочка созрела-а-а!..»

Мне больше не удается поймать взгляд АнныБрейнсдофер-Пайпер. В зеркале заднего вида. Зато нижняя часть ее лицапросматривается очень хорошо. Скорбные ноздри, скорбный подбородок, скорбныегубы, сложенные в скобку или в подкову: крошечную подкову, темно-вишневуюподкову, когда-то ее потерял жеребец по кличке Дэн. Салон сотрясается от голосаЗемфиры, салон ходит ходуном.