— Ну и славно. Вы мне нужны сейчас. Готовьте нашу красавицук операции.

Агапкин залпом выпил стакан воды. Сжал кулаки, пытаясь унятьдрожь в руках.

Через четверть часа голова усыплённого обмякшего зверькабыла обрита. Рыжие от йода пальцы Михаила Владимировича ловко манипулировалиминиатюрными свёрлами, пилкой. Агапкин зажимал пинцетами кровоточащие крысиныесосуды.

Хирургический набор для операций над мелкими лабораторнымиживотными был точно таким, как для операций на людях, только инструментыкрошечные, ювелирные. При самых мелких манипуляциях требовалась лупа. Её держалАгапкин, и руки его больше не тряслись.

Под розовато-серыми оболочками открылось нутро крысиногомозга. Шишковидная железа напоминала рисовую крупинку. Зверька перенесли подмикроскоп. При сильном увеличении стало видно, что крупинка состоит измножества белых кристаллов. Профессор приник к микроскопу и застыл. Агапкинстоял рядом, тяжело дышал, кусал губы. Палец его был прижат к шейной артериизверька. Пульса давно не было. Сердце серой самки остановилось, но ФедорФёдорович не замечал этого.

— Смотрите, — сказал профессор и уступил ему место умикроскопа.

Цисты лопались. Из них медленно выползали белесые твари. Подсильным увеличением были видны округлые, довольно крупные по сравнению с теломголовы. Агапкин различил приплюснутую переднюю часть, похожую на уродливоебезносое лицо, с тёмными ямками глаз и горизонтальным подвижным наростом вродерта.

Тварей было не больше дюжины. Штук пять дохлых. Они успелиродиться до начала операции. Ещё четыре вылупились на глазах. Сначала онидвигались довольно живо, потом стали затихать. Осталось три. Они были крупней иактивней других. Они плавно извивались, вставали вертикально на хвосты,медленно сплетались, расплетались, словно приветствовали друг друга, совершаякакой-то жуткий ритуальный танец.

Профессор тронул плечо Агапкина. отстранил от микроскопа.Федор Фёдорович едва удержал равновесие. Ему казалось, у него подняласьтемпература до сорока. Болезненно быстро билось сердце, жгучий пот заливалглаза.

— Дохнут, — донёсся до него голос профессора, — сию минутуизвлекаем железу. Физраствор! Предметные стекла! Вы уснули? Федор, что с вами?

— Нет. Ничего. Я в порядке. Кажется, небольшая простуда. Былдождь, я промочил ноги. К тому же вид червя… Я вдруг представил, что всё этоможет произойти… Нет, лучше не думать…

Агапкин бормотал быстро, хрипло. Профессор приложил тыльнуюсторону ладони к его лбу.

— Жара нет. Вы стали чувствительны, как барышня. Тварь,правда, выглядит омерзительно, я уже видел её не раз, почти привык, а для васэто первое знакомство. Вам стало нехорошо оттого, что вы испугались за Осю?

— Да, — выдохнул Агапкин, — я представил, что все это влюбой момент может произойти с ним, у него в мозгу.

— Я тоже постоянно о нём думаю. Но, поверьте, Ося в порядке.Если бы что-то случилось, Наташа немедленно известила бы меня по телеграфу.Осторожно, вы сейчас уроните склянку. Поставьте сюда и приготовьте шприц. У насесть возможность сделать вливание ещё трём крысам. Возьмите двух старых и однумолодую особь.

Внизу, в столовой, часы пробили час ночи. Из прихожейдонеслись звонки.

— Закончите все сами. Я сейчас. — Михаил Владимирович вышелиз лаборатории, помчался по коридору так быстро, что чуть не упал, успелподбежать к двери одновременно с сонной горничной Клавдией.

На пороге стоял Брянцев.

— Миша, прости, что разбудил. Я только что с заседания, немог не заехать к тебе. Очень важные новости. Ты должен знать. Пойдём вгостиную, умираю, хочу чаю.

Горничная, недовольно ворча, приняла у Брянцева пальто,шляпу и отправилась ставить самовар.

— Ничего пока не говори Тане, вероятно, это простонедоразумение, путаница, и скоро все разъяснится, — сказал Брянцев, падая вкресло. — Генерал Корнилов объявлен мятежником и предателем. Дай мне папиросу.

Михаил Владимирович протянул ему портсигар и спички. Брянцевзакурил, выпустил клуб дыма.

— Слушай, как всё было. Некто Владимир Львов, один из этихсамозваных сумасшедших спасителей отечества, явился к Керенскому, сказал, будтоКорнилов намерен взять всю власть, военную и гражданскую, в свои руки, а егосместить, чуть ли даже не повесить. Керенский поверил, испугался, послалКорнилову телеграмму с приказом о его отставке и потребовал отозвать третийконный корпус под командованием генерала Крымова. Но это было уже невозможно.Корпус шёл к Петрограду, связь пропала. Керенский взбесился. Пытался назначитьна должность главнокомандующего вместо Корнилова сначала генерала Лукомского,потом Клембовского. Оба отказались. Деникин прислал телеграмму, что полностьюсолидарен с Корниловым. Его тут же арестовали вместе со всем его штабом и бросилив тюрьму, на растерзание солдатне. Керенский назначил главнокомандующим себя.Тут как раз подсуетились большевизаны. Послали своих агитаторов в войскаразъяснять, что, мол, выступление Корнилова — гнусная контрреволюция, генералыхотят вернуть царя на трон, восстановить крепостное право и всех непокорныхперевешать. Можешь вообразить, что тут началось.

— Что же? — прозвучал спокойный голос Тани.

Она стояла в дверном проёме, куталась в нянину шаль.

Глаза её сухо страшно блестели.

— Танечка, ты не спишь, так поздно? — спросил Брянцев, частоморгая, как будто от табачного дыма. — Тебе нельзя волноваться, в твоёмположении это вредно, ты профессорская дочка, сама собираешься стать доктором идолжна знать такие вещи.

— Роман Игнатьевич, я должна знать, что происходит в третьемконном корпусе. Мой муж там.

— Почему ты решила, что он там? Вовсе нет. Корнилов оставилПавла Николаевича у себя, в Могилеве.

— Их арестовали? Их тоже бросили в тюрьму к солдатам, какгенерала Деникина?

— Да с чего ты взяла? Арестованными занимается генералАлексеев, он разумный благородный человек.

— Почему тогда нет писем, вообще никаких известий?

— Подожди. Вернётся твой Данилов, живой и невредимый.

— Роман Игнатьевич, откуда вы знаете?

— Не знаю. Но верю. И ты верь. — Брянцев раскрошил папиросув пепельнице и фальшиво весело улыбнулся. — Надо же, просто в голове неукладывается, ещё вчера была пигалица, с мячиком бегала, и вот, пожалуйста,замужняя дама. Вернётся твой полковник. О плохом не думай. Мы сейчас обязанывсе вместе, дружно, думать о хорошем. Тогда энергетическое поле над Россиейвыправится и просветлеет.