— А вам?

— Мне-то? Мне уж всё равно терять нечего. Я человекпропащий.

Ермолаев часто заморгал, всхлипнул, утёрся рукавомгимнастёрки. Профессор повернулся, взял Андрюшу за руку, они пошли домой.

— Мамаша-то моя небось уж померла, — прозвучал сзадиплачущий пьяный голос. — Эх, сволочь я, распоследняя дрянь.

Оставшуюся часть пути до дома Михаил Владимирович и Андрюшашли молча. Только когда поднялись в квартиру, Андрюша спросил:

— Папа, ты бы мог в них выстрелить?

— Нет, конечно.

— Но ведь ты держал руку в кармане, и если бы этот Ермолаевтебя не узнал, нам пришлось бы защищаться. У них винтовки со штыками, у тебятолько револьвер.

— Они пьяны, к тому же неизвестно, заряжены ли их винтовки.

— Наверняка заряжены. Таким, как они, большевики раздаюторужие и боеприпасы.

— Ты откуда знаешь?

— Папа, это знают все. Большевики вооружают дезертиров,рабочих, люмпенов, готовят восстание. Если они придут к власти, нам, буржуйскимотродьям, конец.

— Андрюша, объясни, пожалуйста, где и когда ты наслушалсяэтой ерунды?

— У тебя в госпитале сегодня.

— Раненые болтали? А у тебя ушки на макушке?

— Они митинговали. В палату пришёл комиссар от Советов, онговорил, что очень скоро власть возьмут рабочие, каждая кухарка сможетуправлять государством. Ему все хлопали.

— Ерунда. Этого никогда не будет. Ты можешь себе представитьнашего буфетчика Степана в роли министра?

Андрюша нахмурился, потом засмеялся и помотал головой.

— Забудь, — сказал Михаил Владимирович, — и больше не слушаймитинговый бред.

Андрюша плохо засыпал, во сне вскрикивал, метался, скидывалодеяло. Михаил Владимирович сидел с ним, пробовал читать ему вслух Пушкина,Гоголя, как когда-то в детстве. Но чтение не успокаивало. Андрюша перебивал,задавал вопросы.

— Папа, я в сентябре точно пойду в гимназию?

— Конечно. К сентябрю вся эта неразбериха закончится.

— Ты обещаешь?

— Я надеюсь.

Убедившись, что ребёнок наконец спит, Михаил Владимировичспустился в столовую выпить чаю в компании с Агапкиным. Горничная Клавдия хмуросообщила, что сахару нет, бакалейные лавки не работают вторую неделю.

Няня, как обычно, дремала в кресле за своим вязанием.

— Няня, дай нам, пожалуйста, варенья, — попросил МихаилВладимирович.

Просьбу пришлось повторить несколько раз, старушкапритворялась совсем глухой. Потом сердито помотала головой сказала:

— Нету варенья. Кончилось.

Но всё-таки она принесла маленькую банку, поставила возлеМихаила Владимировича, громко ворча, что надо беречь сладкое для Андрюши, дляТанечки, вон, какие времена настали, если бы один Мишенька кушал, тогда нежалко, он капельку съест, и довольно. А всякие другие меры не знают, лопаютбольшой ложкой.

При этом она косилась на Агапкина.

— Ну, ну, не злись, — сказал Михаил Владимирович, — лучшедай нам ещё твоих ржаных сухариков.

— Не дам, — твёрдо заявила няня, — сухари я Танечке наСивцев снесла. Там у ней из прислуги один денщик, и тот дурак.

— У тебя, няня, все военные дураки, от рядовых до генералов,— заметил профессор.

— Умный в живого человека из ружья палить не станет, —сердито проворчала няня и принялась двигать своими спицами.

— Ну, а если война, что ж делать без военных? — спросилМихаил Владимирович.

— Так они ж её и придумали, войну, чтоб не сидеть без дела. Ничегодругого-то не умеют.

— Да вы, Авдотья Борисовна, пацифист, — заметил Агапкин сулыбкой.

Няня хмуро покосилась на него, ничего не ответила ипродолжала, обращаясь только к Михаилу Владимировичу.

— Вон, этот денщик третьего дня позвал меня на кухню чайпить. А чай-то старый, с плесенью. Я говорю: это что же ты, и барина, и барынютакой дрянью потчуешь? Он глаза свои наглые сощурил и отвечает: чай, мол,хороший, китайский. Я говорю: ах ты, мошенник! Этот чай выкинуть надо, купитьновый. А он головой мотает, мол, нет. Новый покупать нет резона. Пусть этотдопивают. Всё равно его благородие в скором времени отбудут в Могилев, вставку.

Михаил Владимирович застыл с ложкой у рта.

— Няня, погоди, что ты сейчас сказала? Повтори, пожалуйста.

— То-то, не слушаешь няню. Я сказала, уедет ПавелНиколаевич. Секретная депеша ему пришла с нарочным, от главного командующего,генерала Корнилова.

Москва, 2006

Кире Геннадьевне Мельник было больно смотреть, как тяжелопереживал её муж смерть своего старого друга Димы Лукьянова. Она и сама все немогла привыкнуть, что Димки больше нет на свете. Такая внезапная нелепаясмерть.

Их семьи связывали многие годы дружбы. Боря вообще мало скем дружил. Всегда был поглощён своей работой, исследованиями, на друзей простовремени не хватало, многие старые связи рвались. Тем более что с возрастом Борястановился нервным, иногда даже грубым, уже не только с ней, с женой, но и спосторонними людьми. Она привыкла ему все прощать, но другие не прощали,обижались, переставали звонить, приходить в гости.

На самом деле, кроме Лукьяновых, никого уже не осталось. Вотскоро Новый год, а встречать не с кем. Потом дни рождения. Были бы у них сБорей дети, внуки, другое дело. Но не получилось. Сначала все откладывали, апотом уж стало поздно.

Когда Дима Лукьянов умер, Боря совсем замкнулся в себе, сталещё мрачнее, раздражительнее, хотя, казалось, дальше уж некуда, и так впоследние месяцы искры летели.

Кира все пыталась поговорить с мужем, думала, не взять лиотпуск ей и ему, хотя бы на недельку. Снять номер в каком-нибудь недорогомподмосковном доме отдыха, погулять, покататься на лыжах по зимнему лесу, пожитьв тишине. Но Боря её не слушал, отвечал невпопад, отмахивался — потом, потомвсе обсудим.

Он мучился бессонницей. Ночами бродил по квартире. Кирастаралась делать вид, что не замечает, как Боренька вылезает из-под одеяла,уходит в свой кабинет, иногда включает компьютер, иногда просто сидит в темнотеза столом, уронив голову на руки.

Конечно, Кира понимала, что дело не только в Лукьянове. Кэтому горю прибавилось ещё кое-что.