Далее главнокомандующий зачитал длинный список офицеров,убитых своими солдатами. Он говорил долго, горячо, убедительно. Правое крыло,кадеты, казаки, делегаты от Союза офицеров аплодировали стоя. Левые продолжалисидеть и хранили гробовое молчание.

Сразу после Корнилова на трибуну вышел Керенский. По тому,как он шёл, как дёргалось у него лицо, когда он оглядывал зал, было видно, чтовоенный министр на грани тяжёлого нервного срыва.

— Пусть сердце станет каменным, пусть замрут все струны верыв человека, пусть засохнут все цветы и грёзы о человеке, над которыми сегодня сэтой кафедры говорили презрительно и топтали! — прозвучал его приятный, почтиоперный баритон.

— Не надо! — крикнули из первых рядов партера.

— Сам затопчу! Не будет этого! — крикнул в ответ оратор.

— Не сумеете! Ваше сердце вам не позволит! — возразилвысокий тенор из бельэтажа.

— Я брошу далеко ключи от сердца, любящего людей, я будудумать только о государстве! — пообещал Керенский.

Тут он сделал выразительный жест, будто вырвал что-то изгруди и швырнул далеко в партер, причём так энергично, что потерял равновесие ичуть не упал.

— Да здравствует Временное правительство! — закричали влевом крыле.

— Сейчас забьётся в припадке, — прошептал на ухо МихаилуВладимировичу его сосед. — Это не политика, это истерика.

Михаил Владимирович слушал и думал: «Странно. Гибнет Россия.Происходит трагедия мирового масштаба, но почему-то вершат её вовсе не гиганты,не гении злодейства, а совсем наоборот, мелкие суетливые бесенята, личностистоль ничтожные, что мне они кажутся почти прозрачными. Они призраки. Сквозьних просвечивают полярные огни, северное сияние, врата последнего, ледяного,круга Дантова ада. Там сатана, запаянный во льдах. Огромный, унылый ибеспощадный. Сидит и ждёт, когда наступит его царство».

Съезд закончился полным провалом, не было принято никакихрешений. Стало окончательно ясно, что у России нет дееспособного правительстваи раскол в обществе преодолеть невозможно. Михаил Владимирович почти физическичувствовал, как дрожит под ногами земля.

В начале августа полковник Данилов вернулся в Москву. Онрассказывал ужасные вещи. По всем фронтам солдаты безнаказанно убиваютофицеров. Недавно закололи штыками старого генерала, у которого из-за ранениябыли ампутированы обе руки. Освещать подобные случаи в прессе не рекомендуется.Единственный выход из кровавого тупика — ликвидация партии большевиков. Ониразваливают армию, доводят солдат до состояния диких зверей, накачиваютагитацией и спиртом, сжигают в людях остатки стыда и совести. На железныхдорогах грабежи, по всей России горят деревни, обезумевшие толпы солдат сметаютвсё на своём пути, убивают, насилуют. Невозможно представить, что они русские,что они в своей родной стране.

Таня переехала к Павлу Николаевичу на Сивцев. Она успешносдала вступительные экзамены, однако никто не был уверен, начнутся ли этойосенью занятия в высших учебных заведениях.

Полковник Данилов вместе с генералом Брусиловым посетилмосковских денежных тузов. На Ходынском поле стояло без дела несколько тысячсолдат. Брусилов надеялся, что миллиона за три можно купить их, чтобы в случаебольшевистского переворота иметь хоть какую-то армию. Тузы рассыпались передстарым генералом в комплиментах, но денег не дал никто.

У Павла Николаевича было небольшое фамильное имение подСамарой. Он собирался подать в отставку и уехать туда вместе с Таней. Онаотказывалась, не могла оставить отца, брата, курсы. Долго спорили, дажессорились, пока не пришло известие от бывшего управляющего, что имениеразграблено, усадьба сожжена.

Андрюша увлечённо рисовал всё, что видел на улицах Москвы.Демонстрации, кумач, очереди у продовольственных лавок. Красный и чёрныйкарандаши быстро стачивались, краски нельзя было купить. Михаил Владимировичстал часто брать его с собой в госпиталь. Он боялся оставлять Андрюшу одногодома, ему надо было знать, что сын рядом.

Однажды они возвращались вечером пешком. Шли по Тверской,мимо разбитых витрин. Осколки хрустели под ногами. Ещё не стемнело, но улицыбыли пустынны. С них исчезли городовые, почти не осталось извозчиков, вечерамибродили безумные вооружённые люди. Было грязно и странно тихо. Моросил мелкий,совсем осенний дождь. Когда проходили Триумфальную площадь, сзади раздалсятопот нескольких пар тяжёлых солдатских сапог, мат, пьяный смех. МихаилВладимирович, не оборачиваясь, сжал руку сына и ускорил шаг.

— Барин, — произнёс сиплый голос, — как есть барин.Буржуйское отродье.

— Пинджак-то на нём хороший, — подхватил другой голос.

— А штиблеты, гляди, вроде мне впору будут. Ой, хорошиштиблеты. Слышь, ты, блаародье, закурить у тебя не найдётся?

Михаил Владимирович резко развернулся, заслонил собойАндрюшу, сжал в кармане рукоять маленького именного револьвера.

Их было трое, с винтовками, в солдатских гимнастёркахнавыпуск, без ремней, без погон. Фуражки сдвинуты на затылки, кокарды обшитыкрасным сатином. Лица красные, потные, глаза безумные. У одного, самогомолодого, лиловый фингал под глазом. Мимо просеменила старушка, посмотрелаиспуганно, охнула, перекрестилась и поспешила прочь.

— Ой, грозно глядит блаародье, ой боюсь, — проблеял молодой,с фингалом.

— Тебя, буржуй, спросили. А ты молчишь. Ну, есть у тебяпапиросы? — Дезертир постарше, бритый, рыхлый, оскалил щербатый род виздевательской улыбке.

— Папиросы? — профессор нащупал пальцем спусковой крючок. —Извольте, господа. Сейчас я вас угощу.

— Папа! — испуганно прошептал Андрюша.

И тут третий, молчавший до этой минуты, как будто проснулся,открыл заплывшие от водки глаза, громко рыгнул, шмыгнул носом и произнёс:

— Никак доктор? Михал Владимирыч?

— Да. Это я.

— Не узнаете меня? — дезертир криво, жалко усмехнулся. —Вижу, не узнаете. Ермолаев моя фамилия. Бывший фельдфебель. Вы мне руку правуюспасли. Ну? Помните?

— Узнаю. Помню. Вы, кажется, собирались домой вернуться, кжене, к детям, к старухе матери. Зачем же вы здесь, Ермолаев?

Михаил Владимирович револьвер ещё держал, но в кармане. Двоетоварищей молчали и смотрели с тупым любопытством. Ермолаев шмыгнул носом,глаза вдруг виновато забегали.

— Да так как-то. Выписался, сразу на вокзал. Поезда неходят, народу тьма, сидел, ждал, надоело. Со скуки пошёл митинговать, тамговорят, мол, как отнимем землю у помещиков, перебьём буржуев, пойдёт райскаяжизнь, то да сё. — Ермолаев вдруг приблизил к профессору красное опухшее лицо.— Михал Владимирыч, уезжайте за границу, вам здесь оставаться опасно.