Очень уж похоже на перечни координат. Две глянцевые картонкис кодами и цветными полосками — должно быть, пропуска, довесок к удостоверению.Одна украшена силуэтом надводного корабля, другая — подводной лодки. И повсюду,на каждом документе, на каждом бланке, эмблема-крест: горизонтально, рукоятямик центру — два меча, вертикально, проушинами к центру — два якоря, и крест этотпосередине скреплен кругом, вернее, змеей со странной головой, глотающейсобственный хвост.

Прошлой жизнью, уже забытой, казалось бы, цивилизациейдохнуло на Сварога, и он ощутил легкий, едва заметный укол ностальгии. Вспомнилненароком свою службу в славных советских ВДВ, запахи масла и перегретогометалла, трескотню «калашей» и тяжелое бабаханье зениток…

Помотал головой. Нечего тосковать о покинутой Земле. У него,Сварога, как выяснилось, иная судьба — в иных мирах и ином времени. Вернемся вреальность.

Итак, до Шторма на Таларе существовали великолепнооснащенные военные флоты, знавшие толк в бюрократии, — вот и всенаблюдения.

Длинный розовый конверт, адресованный на базу «Стагар»штандарт-навигатору Горонеро, Сварог оставил напоследок и взялся за него, лишьубедившись, что бювар опустел.

«Тогир, милый! Я боюсь, чем дальше, тем больше, и, чтострашнее всего, что самое скверное, я прекрасно знаю, чего боюсь. Поэтомуписьмо пойдет не почтой — ты сам постарался просветить насчет ваших хитроумныхцензурных аппаратов. Спасибо, наука пошла впрок… По счастью, здесь оказаласьДонайра с „Рагнарока“, она и передаст. Уж она-то, надеюсь, не стукачка. Хоть тыи объяснял с важным видом, что в стукачи вы вербуете только таких, о комникогда и не подумаешь… Все равно. Если она и стукачка, письмо в любом случаепопадет к тебе. Тогир, ЭТО приближается.

Это будет не простая война. Шар заволакивает кровавая пена,мне даже не нужно к нему подходить, он вспыхивает сам, и это страшнее всего. Япроверяла трижды — с шаром, с кольцом в хрустальной вазе, с облаками.

Результат неизменен. Я боюсь даже представить, что ждетТалар. Очертания континентов в шаре меняются, искажаются самым диким образом.Это не война, даже атомная, это хуже — глобальная катастрофа, ужас,совершеннейшее небытие! Вот уже три дня не хожу на пляж — Маска Смерти на лицекаждого встречного, видеть это невыносимо. Между прочим, некоторые начинаютдержаться странно и уезжают вдруг, хотя вовсе не собирались. Подозреваю, этотоже Керуани — мы ведь сплошь и рядом не знаем друг друга, не спросишь жеоткрыто… Облака даже не красные, Тогир, — они черные!

Понимаешь? Уж тебе-то следовало бы знать, что магия никогдане обманывает.

Она полна символов, верно, однако символы, в отличие отслов, двойного толкования не допускают. Мы все обречены! Обречены, Тогир! И ненадо напоминать о присяге, о гербе — мой герб не моложе твоего. Это вовсе небудет дезертирством, какое тут дезертирство, если обречены все воюющие стороны,если не будет ни победителей, ни побежденных? Если вообще не будет выживших? Тыне изменишь своим и не сыграешь на руку противнику, потому что не останется нисвоих, ни врагов. К тому же… Я не верю, что Изначальные мертвы. Для этого онибыли слишком коварны. Они спят… или уже проснулись? А то и не все спали… И мырасплатимся за предков-завоевателей, мы не так уж и виноваты, вовсе мы невиноваты, разве в том, что родились, — но суда с адвокатами у нас небудет, и это наши предки сжигали Девейн-Горт… И никто не предоставит нампоследнего слова, нас вообще не будут слушать. Нас уже нет, Тогир. Я избегаюзеркал, чтобы не увидеть Маску Смерти у себя на лице. И по той же причинеубрала твои фотографии. Но хочу верить, что мы спасемся. И верю, что Древние Дорогине лгут. Милый, любимый, единственный, самый лучший, желанный мой! Мое небо,мое сердце! Если ты меня любишь, беги! Времени нет!»

Остальное — уже другими чернилами. И почерк из аккуратного,мелкого стал размашистым, почти неразборчивым, словно писали в страшной спешкеили не помня себя от волнения:

«Только что умер Дуфи. Форброны чувствуют беду, ты сампрекрасно знаешь древнюю историю наших псов… Когда молодой здоровый форбронумирает так, как умер Дуфи, это может означать только одно. Он лизал мне руки,просил прощения, что бросает меня, но этого знания, такого ужаса он вынести несмог. Тогир, это конец. Я больше не могу умолять — нет сил. Но время еще есть.Возможно, Белой Тревоге еще будут предшествовать Синяя с Красной. Или однаКрасная. Магия таких тонкостей не улавливает и не передает — но она беспощаднопредсказывает итог. Так вот, я задержусь ровно настолько, чтобы похоронитьДуфи. А дальше — Древние Дороги. Уж лучше они. Назови меня дрянью, подлой, но яспешу уйти из этого мира, пока он играет всеми красками, пока он незыблем ибеспечен, как встарь, хочу его запомнить именно таким, чтобы не покидатьбегством дымящиеся развалины. Довольно с меня и последних открытий. Словом,самое позднее через час я уже буду на Древней Дороге. Вероятнее всего, МерцающаяКорчма или Овраг. Нам трудно будет отыскать друг друга — если хотя бы половинароссказней о Древних Дорогах верна. Зато известно совершенно точно: туда нетдоступа Изначальным, а все другое несущественно. Остается надежда — и некаяопределенность. На всякий случай напишу еще раз все заклинания. Я ухожу — и ждутебя. До встречи. Анелла».

И ниже — две строчки совершенно бессмысленных слов, на сейраз выписанных с прежней аккуратностью, каллиграфически, тщательнейше. Сварог,едва глянув на них, сунул письмо в конверт — чтобы не перенестись, чегодоброго, неведомо куда в совершенно голом виде, без оружия, не зная заклятья навозвращение…

Видимо, она все же ушла. Решилась, по письму видно. Ей былочертовски страшно… А вот ушел ли за небо вслед по неведомым дорогамштандарт-навигатор, успевший прочитать сообщение о Белой Тревоге? С которой,похоже, все и началось, грянуло без промежуточных Синих-Красных… И где этиДревние Дороги? Уж, конечно, не в этом мире…

Сварог выбрался из ванны, встал под поток теплого воздуха,моментально его обсушивший и волшебным образом насытивший все тело бодростью,живым электричеством. И все равно из ванной он выходил понурый — в ушах словнобы еще стоял долетевший сквозь пять тысячелетий женский крик. Сколько ниуспокаивай себя воспоминанием, что истлели самые прочные кости и рассыпаласьсамая прочная броня, сколько ни огорчайся собственными заботами — на душепасмурно. Здесь, в доме, нет ощущения, что эти пять тысячелетий и в самом делепротекли плавно и величественно… Здесь прошлое не умерло, не покрылось слоемпыли, не превратилось в черепки и скелеты…

Мара лежала на роскошной постели, сбросив халат на пол, итак углубилась в книгу с красавицей в пышном платье на обложке, что вовсе незаметила явления Сварога. Сварог уселся рядом и потянул ее за ухо. Она нехотяподняла затуманенные глаза:

— В самом деле, захватывает. «Глаза барона искрилисьлюбовным томлением, столь долго таившимся под спудом. Он нежно привлек к себеКармину, прильнул к ее полураскрытым алым губкам. Прерывистое дыхание юноймаркизы выдало обуревавшие ее чувства, которые бедняжке пришлось так долготаить от безжалостного света, готового с циничной насмешкой надругаться надсвятой наивностью первой любви…» — Она мечтательно закинула голову. —Граф, ну почему я от вас никогда не слышала подобных речей?