— Я знаю, как обстоят дела у волков, — сказалая. — И знаю, что у них сейчас нет чувства дома. Сначала Райна и Маркусзаставили их бояться друг друга, теперь моральные принципы Ричарда довели егодо борьбы за собственную безопасность. Но у тебя и твоих ребят с виду все впорядке. Чем отличается то, что я сделала со своими леопардами, от того, чтоделают все остальные?

— Мне были на пользу твоя верность и твое непреклонноеупрямство. Чего я до сегодняшнего дня не понимал, что ты спасала меня непотому, что я твой друг, и даже не потому, что это был правильный поступок. Тыне стала бы рисковать собой и своими людьми, чтобы спасти меня от пыток радиморальной правоты, которая так важна для Ричарда. Ты меня спасла просто потому,что для тебя мысль бросить меня на милость моих тюремщиков быланеприемлема. — Он очень ласково коснулся моего лица. — Не радипонятий о правильном и неправильном, а потому что ты просто такаямягкосердечная.

У меня челюсть отвисла.

— Всякими словами меня называли, но мягкосердечной —никогда.

Он пощекотал меня под подбородком, как младенца.

— Не смейся над одним из своих лучших качеств. Тылюбишь свой народ, как мать должна любить детей. Ты хочешь для них как лучше,даже если тебе самой от этого неловко, даже если тебе не нравится их выбор.

Мне пришлось отвернуться от него, чтобы не видеть этоговосхищения, будто он смотрел на кого-то в сто раз лучше меня.

— Ты никогда не была царицей леопардов во плоти, но тынас всех сегодня посрамила. Ричарду стало больно не тогда, когда он увидел тебярядом с Микой, хотя и это было ожогом. Нет, ты показала нам то, чего мы всехотим добиться для наших кланов. Ричард думал, что его моральная правотаприведет его туда, куда ты со своими леопардами уже пришла.

Я снова посмотрела на него:

— Мой пард — не демократия, и когда дело доходит дорешений, у меня чертовски больше власти, чем просто президентское вето.

— Ричард это знает, знает, наверное, лучше всякогодругого, и это его отравляет. Заставляет сомневаться в себе.

Я покачала головой:

— Ричард всегда в себе сомневается, когда дело касаетсяликои. И никогда он не будет действовать с ними уверенно, пока окончательно неутвердится в том, кто он и что он такое.

— Сначала мне пришлось осознать факт, что тымягкосердечная, а теперь тот факт, что ты проницательная. Я знал, что тысильная, беспощадная и красивая, но к тому, что у тебя еще есть сердце и ум, яне сразу смогу привыкнуть.

— Разве не все думают, что я просто социопат, одаренныймагическими способностями?

— Это все, что ты позволяла людям видеть, — сказалон, — до этой минуты.

Он посмотрел на круг лиц, все еще обращенных к нам. На нихчитался какой-то голод, и я знала, что они ощутили то, что ощутила я, —чувство своего места, чувство дома в круге — не камня и извести, но плоти,дружеских рук, объятий, улыбок. Так просто и так редко.

Все это время я боялась, что не справлюсь, что подведу своихлеопардов. В моем понимании это значило, что кто-то из них будет убит илиранен. Что до меня сейчас вдруг дошло — так это вот что: не справиться — этозначит, что они мне были бы до лампочки. Рану можно перевязать, сломанную костьсрастить, а вот небрежение... это не лечится, и от этого не выздоравливают.

Лупанарием служила большая поляна сто на сто пятьдесятярдов. Она казалась ровной, но на самом деле это была большая пологая долинамежду холмами. Ночью это было незаметно, но я знала, что сразу за деревьямиопушки начинаются крутые склоны. И не с первого посещения я узнала, что там задеревьями.

Сейчас ничего не было видно дальше края поляны. Факелы врост человека торчали из земли по обе стороны трона. Это было массивное кресло,вырезанное из камня, такое старое, что протерлось на подлокотниках, где лежалируки несчетных поколений Ульфриков. Наверное, сиденье и спинка протерлись неменьше, но их закрывала волна пурпурного шелка, что соответствует королевскомувеличию. Что-то очень первобытное было в этом каменном огромном кресле, в этойволне шелка в золотом дрожащем свете факелов. Как трон древнего короляварваров, которому полагалось бы ходить в звериных шкурах и железной короне.

Вервольфы, почти все, но все же не все, в человеческомоблике, стояли или лежали широким кругом. В круге был проход, куда вошли мы, ивервольфы сомкнулись за нами, будто закрылась живая дверь. Крысолюдырассыпались полукругом за нами по обе стороны, но было понятно, что если дело дойдетдо драки, то мы в меньшинстве и в окружении.

Рядом со мной стояли Рафаэль и два огромных крысолюда. Сдругой стороны от меня встал Донован Риис, царь лебедей. Рафаэль любезнопредоставил ему четверку телохранителей. Мика встал чуть позади меня, а моиновые телохранители прямо за ним. Леопарды позади нас сбились в узел, похожийна оборонительную линию.

Кто-то повесил кусок ткани на деревья сбоку от трона. Чернаяматерия, как занавес, и дуновение ветра привлекло к ней внимание. Кто-то еепридержал, и вошла Сильвия в сопровождении высокого мужчины, которого я незнала. Без косметики лицо Сильвии казалось тверже и не таким утонченным.Короткие волосы завиты аккуратно, но как-то без души. Одета она была в джинсы —впервые на моей памяти, — светло-голубой топ и кроссовки.

Высокий был тощим, как баскетболист, — руки, ноги дасухие мышцы. Они почти все были видны, потому что из одежды на нем были толькокороткие джинсовые шорты. Но ему, как и Ричарду, утонченность не была нужна. Ондвигался в ореоле собственной грации и силы, как выходящий на обозрение тигр.Да только здесь не было решетки, за которой спрятаться, а пистолет мне пришлосьоставить дома.

У этого мужчины были короткие темные волосы, вьющиеся чутьсильнее, чем у Сильвии. Лицо из таких, про которое трудно сразу сказать,привлекательное оно или ординарное. Оно состояло из выпирающих скул, длинныхлиний, тонких губ широкого рта. Я как раз решила, что оно ординарно, как онвзглянул на меня, и я, увидев эти темные глаза, поняла, что ошиблась. В нихсветился ум, ум — и еще какое-то темное чувство. Он не скрывал выражения злостина лице, и я поняла, что сама сила его личности производит такое впечатление,что он действительно красив, хотя такая красота не может отразиться нафотографии: она требует движения, этой вибрирующей энергии, чтобы ее заметили.

Без представлений я знала, что это Джейкоб, и знала ещекое-что. С ним нам добром не поладить.

Следующим вышел Ричард, и шел он в ореоле собственнойвибрирующей силы. Грацией и злостью он не уступал Джейкобу, но чего-то в нем нехватало, какого-то оттенка, который был в том. Оттенка темноты, быть может. И яне сомневалась, что Джейкоб беспощаден. Это я почти нюхом чуяла. А Ричард, кдобру или к худу, еще таким не стал.

Я вздохнула. Я-то думала, что, когда он смирится со своимзверем, все встанет на свои места.